«Омнибус» пана Кшиштофа, наконец, тронулся с места и тихо урча отправился в путь.
Даниэла отпрянула от окна. Сделав несколько шагов по комнате в неопределенном направлении, остановилась у камина.

Бьянка пришла поздним утром следующих по приезде суток, постучала в косяк распахнутой настежь двери и, можно сказать, застигла Даниэлу врасплох.
— Я пыталась разжечь камин, — отирая руки от сажи, смущенная виной, неловко произнесла горе-гостья. — Но теоретических знаний хватило лишь на то, чтобы наполнить комнаты дымом, хотя, вроде топка по-черному здесь не предусмотрена.

Выслушав Даниэлу с каким-то странным выражением лица, Бьянка мелодично рассмеялась, пообещала секрет сохранить в общей тайне.

— Я вам молока принесла. Соседи коз держат. Свежее, — она наконец вошла в дом, перестав быть просто темным абрисом в светлом прямоугольнике, поставила самую настоящую керамическую крынку на стол, а потом заглянула в черную дыру старинного камина. Из него отвратительно несло несостоявшимся пожаром. Серые грубые валуны, хранящие в своей памяти тепло прошлого столетия, видимо, навсегда теперь сохранят следы мимолетного пребывания в доме случайного варвара.
— Вы вытяжку забыли открыть, — констатировала Бьянка, окинув взглядом масштаб трагедии. — Давайте я вам помогу. Дом старый. Мы от сырости его протапливаем иногда, но, видимо, отец давно этого не делал, а вчера прибыли поздно…

Не дожидаясь согласия или иного какого ответа, Бьянка быстро и со знанием дела уложила дрова пирамидкой, прослоив ее берестой, а затем взглянула на Даниэлу снизу-вверх и указала на задвижку:
— Вон там, видите? Слегка потяните на себя. Да. Так достаточно, — она чиркнула спичкой, и огонь дрессированной белкой сошел с рук девушки, радостно запрыгал в отведенном ему месте.

— А вы журналистка? — разобравшись с камином, Бьянка поднялась, отряхнула невидимый сор с одежды, оглянулась на распахнутую входную дверь, явно спрашивая себя «не стоит ли ее закрыть?», а затем вновь поглядела на Даниэлу.
В темном зеркале больших распахнутых глаз, словно в линзе кинопроектора, последняя увидела собственное отражение, мысленно хмыкнула на дурацкую ассоциацию, весьма далекую от утонченного комплимента.
«Но, зато верную — каждый из нас смотрит собственное кино, транслируемое из прожитого опыта, текущего настроения и бог (или психолог) знает, чего еще».
— Да, — несколько запоздало ответила Даниэла. — Да, я пишу.

В переводе с латинского имя Бьянка значит «белая», «белокурая», но, словно в пику тому значению, небрежно собранные в пучок вьются темные волосы, а видимый мир отражают… нет, не холодные линзы — глаза цвета крепкого настоя чайных листьев. Светлая, до контраста, у Бьянки только кожа, создающая иллюзию чистого листа с нарисованным на нем чертами лица.

— Я принесла молока, — повторила Бьянка повод, с которым явилась. — Если нужно, я могу приносить его каждое утро. Для вас это недорого, а пани Госе дороги как мелочь, так и востребованность.
Как в старом фильме про «день сурка» — эта фраза показалась еще одним дублем уже прожитого мгновения.
— Хорошо, — слегка сбитая с толку таким продолжением, Даниэла закрыла дверь, словно сама себя спасая от побега. — Приносите каждый день, конечно. Я найду ему применение.
Они встретились возле стола над той самой почти антикварной крынкой — Бьянка в неуловимом движении уйти и Даниэла в движении обратном.
— Хорошо, — почти не смутившись, Бьянка осознанно или случайно скопировала интонацию Даниэлы, сама же тому рассмеялась и окончательно шагнула к двери.

— А еще я могу провести для пани экскурсию, — обернулась она уже в раскрытом светло-сером прямоугольнике. Такая сжатая пружинка — одно неловкое движение и вылетит, не догонишь. — Не стесняйтесь. Хорошо?

Никогда не отличавшаяся стеснением Даниэла сейчас не знала, куда себя деть. Отвратительный вечер разлада с собой, ужасная ночь и неслышно подкравшееся безумие захватили ее незаметно, но фатально. Она вовсе не этого здесь ждала! Искала тихое место разобраться в себе, в затянувшихся, тлеющих отношениях, бывших не так давно полноцветными, яркими…
— К черту! — схватив с вешалки плащ, Даниэла распахивает дверь.
— Я пришла! — улыбается на пороге новым солнцем Бьянка, — как договаривались….
«Слушай!» — мысленно крикнула женщина, вкладывая в этот крик неожиданное бессилие.
«Я всегда была сильной!» — одновременно заспорила сама с собой, оставаясь при этом бессловесно-немой.
— Вижу, что да, — скользнув взглядом по плащу в руках Даниэлы, Бьянка отвечает себе за нее. — Значит, в путь.

В тот первый день от прогулки спасла погода. После ясного, мирного утра вдруг разразилась буря. Внезапно поднявшийся ветер нагнал с моря туч. Холодный дождь застучал по окнам и крыше, укрывая от света весь маленький местный мирок своим призрачным телом, отрезая дом с камином бьющегося сердца не только от цивилизации, но и от вселенной в целом. Будто эта самая вселенная сузилась до размера старинной комнатки, когда-то бывшей и гостиной, и кухней, и детской, а теперь чем-то напоминала осиротевшую декорацию на сцене заброшенного театра.
«Ну и пусть» — чувствуя странное единение с разладившимся миром, ищущим новую гармонию посредством разгулявшейся стихии, Даниэла вместе с крепостью внешних стен дома ощущенчески выстраивала крепость собственного духа.

Перетащив старое кресло из дальнего угла поближе к огню, она устроилась в нем, укутавшись в прихваченный в дорогу любимый плед. Глядя на огонь, пыталась думать о случае и случайности, закономерности, о железных дорогах и человеческих тропах, о том, что всегда так мечтала посидеть у камина с кружкой горячего шоколада, а теперь ее это пугает какой-то слишком настоящей настоящестью. Воистину — бойтесь своих желаний или хотя бы точнее их формулируйте! Одно дело картинки, романтические или чудные заставки к компьютерному рабочему столу, и другое — в этой самой картинке оказаться натуральным образом, остаться в одиночестве медленно сгорать в огне собственных мыслей, страхов или дел, отодвинутых некогда в повседневке на задний план — дескать, будет время, а сейчас не до них, есть важнее…
Но что на самом деле важно? Что привело ее сюда, на окраину мира? Что заставило искать тепла в давным-давно погасшем очаге?

Сердито накинув плащ на плечи, Даниэла все-таки последовала за легкой фигуркой проводницы, поверх куртки укутанной в шаль. Странная мода сейчас — на первый взгляд не поймешь даже, то ли это новая «искусственно состаренная» вещь, то ли прабабушкино наследство.

В тот первый день Бьянка вновь заглянула к гостье под вечер — сказала, что отец ее послал узнать «все ли в порядке?» и пригласить, если пани желает, на ужин к ним.
С лучистой восторженной улыбкой девушка живописала: — «Папа готовит отличный рыбный суп в печи в котелке. Такого вы никогда и нигде не попробуете! Уникальная вещь, если можно так сказать о еде. Как пани думает?».

Из ракушки пледа и кресла Даниэла взирала на воплощение жизни, стоящее перед ней, и пожимала плечами.
— О супе или том, как можно и правильно говорить о еде? — заворчал внутренний скептик голосом той, что твердо решила сегодня с этого места не сходить.
— О приглашении, — рассмеялась Бьянка скептику в пледе.

«Сколько ей лет? Двадцать три? Двадцать пять?» — думая о том, что в этом интерьере девушка в темном шерстяном платье и шали смотрится не старинной, но современной ему, будто мир повернулся вспять, воспользовавшись завесой дождя и тем, что подельник смоет и скроет за ним любые следы, Даниэла залюбовалась моментом. Жизнь состоит из секунд и каждая, если только есть время приглядеться — уникальна, прекрасна.

— Если твой отец… эм… — мысль о том, что это может быть истолковано не в совсем верном ключе, запоздала за появлением слов и начала озвучиваться раньше, затем скомкалась. Даниэла поднялась из кресла, аккуратно сложила плед.

— Вы хотели что-то предложить? — Бьянка пытливо смотрела на гостью. Её действия сообщали девушке о принятии приглашения, а еще раззадоривали любопытство недосказанностью.

— Даже не знаю, — честно вздохнула женщина, — он производит впечатление очень строгого человека.

— Алкоголь? — с первого выстрела Бьянка снайперски поразила ускользающую цель. Даниэле ничего не оставалось делать, как признаться:

— У меня есть бутылка хорошего виски…

Утро второго дня началось со стука в дверь. Причем стук был непонятно хаотичный, но — «точно имел природу возникновения следствием действий живого существа… или?».
Проснуться Даниэле помогло уж очень сложно и наверняка неправильно сочиненное предложение. — «Воз… след… к черту!» — простонала она, когда стук в очередной раз рассыпался в сонной тишине.

В «ёкнувших» мыследогадках о Габи, что под утро одумалась и чудом преодолела десятки километров, чтобы взглянуть на мир, открывшийся Даниэле, последняя почти бодро вскочила с постели, почти разлепила глаза, накинула на плечи плед и, сунув ноги в тапочки, пошла к двери. К слову сказать, дверь она не закрывала на ключ ни днем, ни ночью. «От кого здесь скрываться? Бьянка, опять же, беспрепятственно входит, могла бы и ты…».

С каждым шагом все больше уверяясь в желаемом, Даниэла мысленно уже поставила чайник на плиту и потащила Габи в поход по дюнам, а затем… растерянно встретилась взглядом с действительным — в щель приветственно раскрытой двери с любопытством заглянула коза. Самая настоящая: с бородой, острыми рожками и копытцами, которые и издавали тот самый звук стука в дверь. Она была промокшая и косматая. Темно-бурая, длинная шерсть, кучерявясь, на концах сходила в окончательно черный оттенок, и самое противное, но характерное — источала соответствующий резкий запах мокрой овчины. Коза нагло жевала жвачку, топталась по деревянным ступеням крыльца и бесцеремонно пялилась на открывшую дверь незнакомую женщину. Взяться здесь она могла только из дома неизвестной пани Госи, снабжающей молоком Бьянку, а заодно и саму Даниэлу. А что с ней делать? — это был уже другой вопрос, ответ на который представлялся довольно туманно.

— Габи, ты всегда была оригинальна! — громко и горько от досады рассмеялась Даниэла. Парнокопытное в ответ обиженно шарахнулось в сторону и, легко перемахнув через старенькую изгородь, исчезло из вида. Последний и самый трудный вопрос с размещением рогатой гостьи отпал сам собой.
— Даже не зайдешь? — картинно пожав плечами, Даниэла вернулась в дом, закрыла дверь, не запирая ее ни на ключ, ни на крючок, — очень жаль.

Второй раз растопка камина далась Даниэле сравнительно легче. Огонь вспыхнул почти сразу, а дым больше не пытался выжить временную хозяйку из ее временного жилища.
Удивляясь тому, как много тепла дает дому такой маленький камин, и одновременно гордясь собой, женщина приготовила тосты с яичницей, вскрыла банку паштета, сварила кофе и села завтракать, глядя в окно, как в телевизор.

Второе утро в деревне показалось уже более привычным, словно Даниэла провела здесь гораздо больше времени, нежели сутки с небольшим. За окном показывали туманное утро, в воздухе висел не то дождь, не то облако, самонадеянно набравшее в себя больше влаги, чем могло унести, и теперь оно развалилось на крышах домов, глядя вверх и размышляя — «оставить добро земле и взлететь или остаться с добром, но приземленным навечно?».

— Так надежно и спокойно, — глядя в серо-задумчивые глаза облака, все больше принимающего сторону тумана, Даниэла тихо вздохнула. — А знаешь, мне ведь, наверное, тоже придется выбирать однажды: лежать, как ты, или сохранить умение летать.
— Есть своя неповторимая прелесть в полете — скорость, свобода, часто холод и ни с чем не сравнимые ощущения!
— И есть тихая радость: разметавшись по теплой земле, смотреть вверх на кочующие за ветром облака или птиц, строящих траектории полета своим разумением. Стать покоем, видеть, как растет с каждой травинкой каждый день, ведь сверху такие мелочи не доступны, только глобально — поле, лес, море.

Из ворот крайне правого дома выбрался автомобиль пана Кшиштофа, провоцируя мысль-вопрос в голове, наблюдающей за ним «чужачки»:
«Зачем он каждый вечер загоняет его во двор? Ведь здесь не ездит никто. Никто не повредит и уж точно не станет угонять его старенький форд».

Даниэла сделала глоток горячего кофе. Беседовать с пустотой в последнее время становится все привычнее, однако, подслушав вопрос человеческой женщины, сероглазый туман решил ответить. Он пожал мохнатыми плечами и неслышно отозвался:
— Потому что так правильно, так «должно быть». Этот человек дорожит не вещами — укладом. Он сам есть Правило, он есть Кодекс и Твердь. Понимаешь?

Пан Кшиштоф тот, на котором держится этот мир. Когда-то это была черепаха, а у других народов большая рыба — отзвук матриархального восприятия мира, затем они доплыли до слоновьего триединства… прости господи.

— Дожилась, — вполне серьезно кивнув туману и перейдя от яичницы к кофе, Даниэла усмехнулась. — Крайняя степень одиночества — обсуждать с брюхатым облаком поступки стороннего человека — печальный диагноз для любых отношений.

Оглянувшись на молчащий ноутбук, все утро лишь увлеченно рисующий абстрактные фигуры электронным своим воображением, Даниэла вздохнула:
— Может быть, просто не слышала сигнала? Сама пропустила ответ и зря на тебя наговариваю?
Беда в том, что женщина прекрасно знала, что это не так, она просто очень хотела, чтобы было иначе.

Отступив от окна, Даниэла коснулась клавиш — экран ноутбука «проснулся» цветочной поляной, затем послушно распахнул электронный ящик, закрыв его тенью все безмолвные иконки мессенджеров.
Чувствуя, как через плечо в ее личное заглядывает туман, женщина тихо фыркнула:
— Не торопится Габи с ответом. Вижу. Не любит она писать «нет» и «да», видимо, написать не может, поэтому тянет.
Можно подумать, что спустя полдня ожидания это «нет» воспримется мягче или положительнее.

— Габи… — тихо вздохнув, словно кончиком пальца Даниэла касается курсором миниатюрной фотографии. С аватарки улыбается родной до боли образ — эту фотку Даниэла когда-то сделала едва не случайно, но очень удачно. Габи на ней совершенно иная, будто бы незнакомая, но еще более привлекательная тем, чтобы постичь ее тайну.

— Знаем ли мы теперь друг друга? И может быть, уже слишком хорошо для того, чтобы перестать быть интересными друг друг другу, перестать быть полетом, а как это облако обратиться привычкой? Отяжелеть, обрасти ненужным хламом.
«Да, я помню споры о том, что общие воспоминания могут стать либо балластом, приземляющим шар, либо фундаментом грандиозного замка и только сами участники пары… и бла, бла, бла…»
— Мы удобны друг другу в своей доскональной изученности, как разношенные домашние тапочки — нигде не жмет, не трет. С ноги иногда слетают, а в целом тепло и даже уютно.

В это утро вместе с молоком Бьянка принесла завернутый в промасленную бумагу сыр. Знакомую легкую поступь Даниэла услышала, едва успела закрыть воду в кране — она как раз домыла последнюю чашку после завтрака, повесила ее на специальный крючок и обернулась.
— Пани Гося передает вам свои извинения за вторжение ее девочки. Доброе утро! — с улыбкой, похожей на легкий, прозрачный смех, Бьянка демонстрирует забавный «узелок». — Такого нигде не купите, но, если понравится, пани Гося сварит сыр специально для пани гостьи совсем недорого и столько, сколько пани будет угодно.
Последние слова явно копия со слов хозяйки, где повторена даже интонация неизвестной Даниэле сыроварки.

— Спасибо, Бьянка, — улыбнулась широко женщина. — Вы на самом деле так милы и добры…
— На самом деле. Я передам ваше спасибо пани Госе, — рассмеялась девушка в ответ, сверкнула глазами, явно умолчав что-то еще, а затем скользнула взглядом в поисках доски для сыра, заметила раскрытый ноутбук, уже ушедший в заставку. — Надеюсь, не отвлекаю?
На миг Даниэле показалось, что Бьянка не одна, а минимум десять таких Бьянок, собраны в пучок и одновременно выполняют различные совершенно действия.
— Н… нет, что вы. Я уже не представляю утро без… — чуть не сказав ничего особо не значащее «вашей улыбки», Даниэла почему-то почти испугалась и исправилась в последний момент: — Без свежего молока… и сыр любопытно попробовать прямо сейчас.
Она поспешно отвлеклась на достать доску с полки, водрузила ее на стол, но так и не поняла собственного замешательства. «Это было бы логично в школьной юности, но с тех пор и я изменилась, и мир. Вроде…».

О чем думала Бьянка, Даниэла не могла знать, лишь видела, как улыбаясь, будто подслушала недосказанное, та опустила узелок на специализированный постамент, развернула, расправила бумагу, а затем торжественно представила.
— Валансе Туманный Хель!

Фанфар, правда, не случилось. В расстроенном душевном оркестре рвано выдавалась труба — этакая попытка быть утренним горном и взлететь к небесам, на ее шее грузом висел контрабас, вечно бубнящий то, чего слушать в принципе не хочется, еще где-то на заднем плане повизгивали тарелки и скрипели стулья.
«Нервы» — мысленно шепнула себе Даниэла привычно шаблонное определение.
«Нервы? — удивилось что-то новое в ее сознании и задало провокационный вопрос, — а почему?».

Даниэла окинула взглядом полки, пытаясь вспомнить:
— Где-то я ее видела… буквально только…
Бьянка чуть удивленно заинтересованно проследила взглядом за гостьей-хозяйкой.

«Так почему же мне нервно? Дело в присутствии Бьянки? В моей или ее на меня реакции?» — женщина открыла полку, поискала и победно извлекла специальную нить для нарезания мягких сыров — такая не мнет кусочки, не топорщит, а делит их аккуратно.
«Хм…» — восхищенный щебет девушки не мешал ни нарезке, ни внутреннему диалогу, в котором Даниэла начисто отринула версию каких-то подспудных мотивов по Фрейду, оставив оправданием накопившуюся усталость от «материковой жизни» и недопонимания.

Забавный комочек, похожий на сказочный орех, выполняющий желание или дающий мудрость, легко разделился на неровные дольки (нить эту Даниэла сегодня случайно заметила, обыскивая полки в поисках точилки для ножа). Под сероголубой корочкой — «его наверняка, как французского дальнего родственника, посыпали древесной золой», открылась белая, сочная мякоть, дразня предвкушением и словно подзадоривая делать ставки с предположениями.
Чуть закусив губу, Бьянка поглядела на Даниэлу с заманчивым ожиданием — это ведь ее «извинения», ей и первой снимать пробу.
Женщина улыбнулась в ответ. — «Удивительно здесь все — и этот сыр, и эта девушка, а особенно то, как легко она вошла в жизнь совершенно постороннего ей человека! В мою, постороннюю жизнь!».

Но об этом и многом другом забылось в миг, когда на языке раскрылся неповторимый, оригинальный букет вкусов… сыр оказался действительно выше всяких… моральных правил. Нежный, немного сладковатый, отдающий вкусом лесного ореха, молока, сонного утреннего спокойствия, он слишком прекрасен, чтобы просто так взять и описать человеческими словами. О нем только оды слагать! — переживая микро-наслажденческий вкусовой оргазм, Даниэла, не особо задумываясь, сыпала восхищением.

— Вот как? — тихо смеясь и глядя на Даниэлу из-под прямых и черных, как стрелы, ресниц, Бьянка, словно совершая вызов, тоже взяла кусочек, отправила в рот.
«Разумеется она его уже ела» — осязаемой в пространстве вьется Даниэлина мысль.
— Когда делишься с кем-то интересным любимыми… гм… ощущениями, — вслух негромко отвечает той мысли девушка, — то будто переживаешь их заново, а часто еще и с иными нюансами.
В других моменте и месте Даниэла непременно восприняла бы эти слова и тон, с которым они были произнесены, за безбожный флирт, но здесь и сейчас…
— Не хватает Сансера, рожденного от вашей дальней тезки*… — голос Даниэлы неожиданно ей самой показался странным.
…а Бьянка разминает сыр языком и согласно кивает:
— Вы правы, но разве мы снова на «вы»?

Бьянка честно глядит и бесчестно все подмечает — что-то поверх этого вопроса колется в сердце женщины, спорит с собой — погодите, да в чем не скромность-то? — кричит это что-то в ее сознании, не до конца принимая осознание последних секунд (минут?), в которые мир диаметрально успел измениться.
— Простите, Бьянка, я лишь поднялась снова к вашему стилю речи, а то неловко. — Почти обычным прозвучал ответ-голос Даниэлы.
— Нет!.. — девушка перебила со свойственной ей пылкостью и остановилась.
— Нет, — тише добавила она, глядя теперь широко распахнутыми глазами. — Это вы извините… мне немного неловко, просто привычка…

Номинальные шаг в сторону, шаг назад.
— Так не будем ее ломать, — тепло улыбается отступлению Даниэла. — Сыр прекрасен. Передайте пани Госе, что я обязательно приобрету у нее пару вот таких вот «орехов», и поблагодарите от меня за уникальность предложения.
Однако маневр, видимо, был тактическим, и этот мягко-деловой тон тоже не успокаивает вспыхнувшую пылкость. С красиво распустившимся румянцем Бьянка звонко продолжила:
— Я знаю, что во многих больших компаниях, в газетах, редакциях, много где принят стиль обращения на «ты» независимо от должностей и прочего…
— Бьянка, — Даниэла останавливает извинения. Слова девушки слишком на извинения похожи. — Это так, но не значит, что вы должны делать что-то для вас не удобное.
— Но теперь ваши слова… ваше «вы» для меня звучит обидой.
— А для меня лишь уравнивает статус. В самом деле, я же не папа римский.

Глядя в свое отражение на дне темных глаз, Даниэле видится взмах ресниц взмахом крыльев мифической птицы Феникс, а затем слышится смех. Похоже, она все всегда решает смехом.
— Ну, хорошо, — соглашается девушка. — Убедили… ла. Я попробую. Ты… сегодня составишь мне компанию? Позже хочу прогуляться до моря — оно вон за теми холмами.
— Почему ты о нем во множественном числе? — приглядевшись, отвечает Даниэла. — Или…
— Там два холма, но зрительно сливаются в один. Там есть ход, короткая дорожка.
Стоя рядом, обе смотрели вдаль, как полководцы, планирующие стратегический поход объединенных армий.
— Конечно, Бьянка. Я с удовольствием, — согласилась Даниэла.

Однако планам не суждено было сбыться — задолго до условленного часа над долиной зарядил проливной дождь.

Пропуская шумную компанию в дом, Даниэла улыбалась в ответ на какие-то ребячьи слова, обращенные к ней, но не слушала их, просто согласно кивала. Мимо ее собственных притаившихся чересчур взрослых дум проплывали яркие детские образы, забавные милые мордашки с горящими от любопытства и предвкушения глазами — «они познают мир. Они живут сейчас каждым мгновением, а мы с Габи давно принятыми оптимальными шаблонами — вот и вся разница».

Оставшись в тишине (после звона детских голосов слух не сразу адаптировался к их отсутствию и первые секунды еще сам себе воспроизводил эхо отзвучавшего), Даниэла постепенно начинает улавливать на слух шорох дождя. Мокрый снег с разбега шлепался о крышу, защищающую крыльцо от его небесного посягательства и от досады превращаясь в воду, послушно стекал в желобки.
«Тоже своего рода алгоритм» — кутаясь в промокший плащ, Даниэла усмехнулась себе о том, что почти расслышала тайный ритм/код ударяющихся о крышу капель небесной воды и мокрого снега.

«И почему сразу осуждать в негатив присутствие шаблонов? Они тоже нужны, хотя бы как предохранители от лишнего и необдуманного расхода энергии…».

Оставив мысль на полуслове, Даниэла честно себе признается, что устала и вовсе не хочет сейчас играть в слова ни с кем-либо, ни даже с собой. Тем более, что себя не переспоришь — зубы заговорить себе можно в два счета, а вот переубедить гораздо сложнее — «да и нужно ли сейчас мне это? Ни первое, ни второе не поможет в себе разобраться».
Глядя вдаль на холмы в призрачной непогоде, так похожей на ее внутреннее состояние, Даниэла покачала головой сквозь дымку собственной грусти: — «Я запуталась в своем словоблудии. Я совсем потерялась, Габи. Я ведь тебя и звала сюда, чтобы в тишине нам ничто не помешало выслушать и выслушаться. Ну почему ты не слышишь? Или не хочешь…».

Приглядываясь к своим мыслям, Даниэла видит, чувствует, как поднятая взвесь обид превращается из киселя горькой сажи в плевочки мокрого снега… с разбегу шлепаясь о крышу, он от досады становится водой…. замкнутый круговорот <s>обид</s> воды в природе.
«Я опять ошиблась. В словах ли, в чем-либо еще? В том, что слышала лишь себя… — ты ведь не любишь Хель, а тем более в межсезонье…».

Да и дело не в Хеле.

Вытянув руку, Даниэла ловит в ладонь капли, падающие с крыши — они разбиваются на более мелкие, часть пылинками оседает на рукаве, другие стекают дальше между пальцев; холодно.

Закольцевавшись в собственных мыслях, Даниэла не сразу услышала голос Бьянки. Лишь когда плеча коснулась ладошка, удивленно обернулась.
— Да…?

Странная она девушка — глазами говорит одно, вслух совершенно иное, о чем думает, даже предположить не возьмусь. Даниэла спешно пытается «вернуться» в текущее «подключение» из своей то ли рассеянности, то ли перезагрузки. Она выбирает второе — проще понять слова на слух, чем целые абзацы фраз, зашифрованные взглядом. Бьянка улыбается в ответ, представляет друг другу хозяйку и гостью.
— Пани Гося, пани Даниэла…
— Очень приятно, — пожимая крепкую, сильную руку, Даниэла с интересом глядит на «общую мать всех поляков», ибо стоящая перед ней женщина гораздо больше, чем хозяйка, мать, жена, человек — пани Гося, это явление вне времени и пространства, как божество вечно древняя и вечно молодая. В ее негромком «Добро пожаловать» одновременно спят минувшие века и рождается будущее. Она вся есть спокойствие и энергия, она жизнь, обрученная со смертью…
«И вряд ли догадывается о той чуши, что поднялась в не самой умной голове» — приняв приглашение пройти в дом, Даниэла прикусила язык, последовала за пани Госей в пахнущее свежим хлебом тепло жилища. Бьянка широко улыбнулась и, пропустив дам вперед, задержалась закрыть входную дверь.

Глядя на бесшумно движущуюся впереди фигуру, Даниэла со странным полусерьезным настроем думала о том, что спокойная в своей уверенности, силе и сознании истинной правоты, пани Гося могла бы легко стать не только «мамой всех поляков», а заодно и символом «земли-матери». Что-то хтонически вечное в ее этой непоколебимой правде жизни, тянущееся спиралью ДНК сквозь века, цивилизации и бог знает, какие еще вехи.
«Добрая строгость, достоинство, знание, мудрость… Я и слов,подходящих сейчас не найду» — посетовав себе, Даниэла мысленно и с некоторым облегчением отложила черновик будущей статьи в соответствующий уголок памяти. Продолжила путь уже в компании ребятни, изо всех сил старающейся не шуметь — «или не взорваться от напряженно хранимого молчания. Остается надеяться, что мама-коза и ее новорожденные детки не испугаются этой потрескивающей электрическими разрядами тишины больше, чем гипотетически должного испугать их шума».

…Ясли. В теплушке пахло сеном и молоком. Два забавных пушистых комочка на тоненьких ножках смотрели на людей с таким же любопытством, с каким человеческие детеныши глазели на новорожденных козлят. Рогатая мама, тоже спокойная не первым своим материнством, жевала клевер и если косила глазом, то лишь на хозяйку, возможно, уже записанную в ее козьем мире странной родственницей…

— Я видела маленьких львят в африканской саванне, белых тигрят в Дальневосточном питомнике, от роду суточных и безумно милых, много чего еще я видела, но вот такого касания с собственной историей… — странно растрогавшись, Даниэла призналась мудрой пани Госе в том, в чем в общем-то не собиралась признаваться, о чем не задумывалась никогда.
«Даже странно, насколько сильно может взволновать такая детская забава, как экскурсия в ясли. Теория Юнга о генетической памяти в действии?» — ощущая в душе, если не сказать в собственной крови, бегущей по венам, нечто неописуемое, а потому странное, Даниэла не удержалась, разоткровенничалась. Она не задавала вопросов и не искала ответов — просто говорила, будто освобождала душу. Возвращаясь к «себе» в этот вечер, она уносила от пани Госи дар гораздо более ценный, чем узелок уникального и вкуснейшего сыра — частичку души, освобожденную и ожившую маленькой звездочкой. Там, где давно было слишком темно, незаслуженно тихо, теперь струится ровный матовый свет и звучит на древнем языке песня.

«А я возвращаюсь домой туманным вечером, дышу сыростью и улыбаюсь — кому не знаю, но широко и от души, как самый бестолковый дурашка» — Даниэла пропустила момент, когда ребятня с Бьянкой во главе покинули приветливый дом, пани Гося ее задержала и разумеется, ей нельзя было отказать, да и не хотелось. Разговор с этой женщиной, неважно о чем, сам по себе оказал целебно-успокаивающее воздействие.

Чувствуя, что пазл «найти себя» неожиданно совершил первый, а может быть, уже и второй шаг к одноименной картине, Даниэла с нетерпением ждала Бьянку в наступающем после экскурсии вечере. Зажигая в очередной раз свечу, вставляя ее в старый фонарь, она делала это целенаправленно для Бьянки. Хотелось хотя бы таким смешным способом отблагодарить девушку за нежданное и очень нужное теплое и живое участие — «было бы у меня двадцать таких фонарей, я бы улицу ими увешала между нашими домами».

Защелкнув дверцу, вышла в промозглую тьму, водрузила свой маяк на подобающее ему место, огляделась — желтые огоньки деревеньки, словно в вате, тонут в тумане и тишине.

Даниэла вернулась в дом, села у камина и принялась ждать абсолютно непривычным для себя, нехарактерным способом — без каких-либо иных занятий, а просто глядя на огонь. Она даже мысли свои все согнала в резервацию и закрыла за ними ворота. Только языки пламени, становясь все меньше и все больше превращаясь в угли, скользили во взгляде, в пространстве.

Своеобразная медитация, как сон наяву. Даниэла затруднилась бы в определении — сколько времени она провела в полном безмыслии, но лишь когда стенные часы пробили полночь и вывели ее из созерцательного оцепенения, стало очевидно, что фея местных широт сегодня уже не появится.

«И это понятно — столько гостей» — решив в этом случае переключиться на работу, оправдывала девушку Даниэла, негласно убеждая себя, что вовсе не ждет ее легких шагов, а просто… Пробегая глазами набор электронных символов — набросок к новой заказной статье, Даниэла не знала, что «просто» и никак не могла себя заставить после медитации на огонь считывать буквенно-словесный смысл. Раскиданные по электронному листу группки латинских знаков оставались китайской грамотой, недоступной восприятию.
«Что же делать, если душа незапланированно переполнилась впечатлениями? Вроде и событий с горсть — тихая деревенька в дожде и тумане, пять домов, новорожденные козлята, беседа, кажущаяся на первый взгляд не сложнее любой из иных повседневных…».

…Бьянка живет вместе с матерью в Геттингене. Родители не развелись, просто в один момент поняли, приняли и отпустили друг друга в отличный от общего путь. Кшиштоф не хотел да по большому счету не мог уйти с Хеля, пытался — не получилось. Магда пятнадцать лет прожила здесь словно один день — цитата, а потом, тоже цитата — сделала новый вдох.
«…И с тех пор у меня появилось два дома. Они до сих пор нежно любят, но быть вместе не могут, хотя оба всегда оговариваются, что в жизни нет ничего окончательного кроме смерти, и пока оба живы все еще может случиться, — Бьянка пожала плечами, отвечая скорее себе, чем Даниэле. — Я приезжаю к отцу на каникулы несколько раз в год. Мама всегда со мной передает «частичку себя» — книги, которые однажды свели их вместе, которые однажды развели врозь».
Редкий специалист по древнегерманским, древнегреческим и еще каким-то языкам, библиограф, получила «предложение мечты» — место в Геттингенском университете. Остается загадкой — чем эта необычная женщина занималась здесь пятнадцать лет? Но этот вопрос Даниэла не задала, не успела — новая информация о том, что Бьянка, закончив исторический факультет, изучает теперь философию, слегка выбила из колеи и откровенно насмешила. — «Как тебя угораздило?».
На что девушка отреагировала совершенно непредсказуемо.
«Думаешь, не потяну?!» — зазвенел ее голос обидами из тех, что крепко занозами входят в душу и не отпускают потом… даже мысленно Даниэла не хотела произносить «до самой смерти», оно осталось в параллели, но все равно набросило тень присутствия.

«Вот тоже, наверное, была чья-то невинная шутка» — шлепнулось оплеухой позднее осознание собственных слов.
— Конечно же нет, — примирительно ответила Даниэла, стараясь изо всех сил преодолеть свалившуюся на них неловкость. — У нас на журфаке тоже были эти старцы к изучению, у меня с ними свои счеты. Ничего личного.
Она глядела на Бьянку со всем теплом, на какое только была способна, а девушка в ответ выглядела остро, не сердито, скорее забавно.
— Но почему ты сказала так? — недоверие сложно побороть.
В честном признании женщина развела руками.
— Не знаю. Стереотипы, видимо. Ты такая живая в сравнении с их мумифицированной мудростью. Но это ни в коей мере не относится к зрелости и прочим умным вещам. В самом деле, многие из них были теми еще приколистами своего времени…

Поверила ли Бьянка словам Даниэлы?
Видимо — нет. Поэтому не пришла вечером, имея законное оправдание — наплыв родственников.
«Да по большому счету и не имея никаких обязательств передо мной! Все, что она делала до этого, происходило исключительно по ее личной инициативе».
— А я ляпнула, не подумав, и обидела светлейшего человечка! Убивать таких, как я, надо, случайными же словами, чтоб неповадно была разбрасывать их!

В тот поздний вечер спать Даниэла пошла в абсолютном ментальном безмолвии — в обиде на саму себя она объявила бойкот каждой мысли, вертящейся в голове, она наказала молчанием ту Даниэлу, что несла непростительную, отвратительную чушь и уснула далеко за полночь, мучимая недовольством собой пополам с головной болью, незаметно и плотно подобравшейся вследствие довольно длительного уже сексуального воздержания. Она уснула.

море уходит вспять
море уходит спать ©

Смежив веки, Даниэла глядит и глядится в себя, как во времена сомнительных практик по «видению с закрытыми глазами».

Тепло. Тихо. Холодно.

Душа притаилась и будто даже не дышит. Моря отсюда не слышно, хотя ощущение его присутствия не исчезает даже во сне.
В темноте век проступают краски дня, но это уже не грезы — память.
Вот здесь мы с Бьянкой стоим на вершине холма. Ветер несмелым влюбленным целует лица, ветер касается наших волос, запускает пальцы в них, перебирает прядки…

…Она на вкус оказалась такой же свежей, как этот ветер…

Убежденная атеистка глядит в небеса, словно читает по памяти книгу. — «Споря о том, что лишь человек настоящий творец и хозяин своей судьбы, я сейчас за ней не успеваю — сначала творю, а затем, окидывая взглядом отрезок пройденного, прихожу в настоящий ужас от сотворенного».

Наваждение?

Глупость?

?

В доме было тепло. В большой зале, прямо на паркетном полу вальяжно раскинулось солнце. Книжные стеллажи растянулись перед Даниэлой в широченной насмешливо-издевательской улыбке — «Как тебе такое, библиограф-любитель?».

— Хорошо, — сняв плащ, новоявленная библиотекарь подтянула рукава свитера. — С чего начнем?

Куда деть дальше плащ, она не знала и шарила взглядом по комнате.

— Думаю, с кофе и построения плана, — Бьянка забрала у Даниэлы верхнюю одежду, шепнув, — располагайся пока, я сейчас.
Но первой не терпелось заняться книгами. Даже странно — какая страсть вдруг проснулась при мысли о собранном здесь немыслимом богатстве. Прямо дрожь била от той страсти! Любопытство с предвкушением моря интересных открытий разошлось не на шутку. Взгляд скакал вдоль по полкам, сверху вниз по корешкам — он похож был на отпущенный с нитки воздушный шарик, летел во всех направлениях сразу и не представлял, что могло бы остановить его, пока не споткнулся о зачитанном когда-то едва ли не до дыр экземпляре. Черно-белый корешок, знакомый взгляд автора, растиражированный офсетной печатью, год такой-то…
— Знакомая вещь! Надо же!

Зачем-то Даниэла оглянулась, прежде чем шагнуть в заинтересовавшем ее направлении, затем осторожно сняла с полки книгу. Не то чтобы не веря себе, скорее, как при встрече со старым другом, глядела во все глаза в его лицо, ища отметины времени или старые щербинки, прислушиваясь и, наконец, рассмеялась:
— Психология бессознательного! Ну конечно! Чего же еще я могла ожидать?
Скорее почувствовав, чем услышав появление Бьянки, Даниэла обернулась и… удивилась?

Она могла бы поклясться, что вот только сейчас, в это самое мгновение впервые увидела девушку, если бы только успела вставить хоть одно междометие в сорвавшийся в бешеный поток времени. Слова иногда срываются с языка, опережая все поздние предостережения разума, сердца или чего иного. В данной же ситуации они полетели просто потому, что были уже произнесены Даниэлой до того, как она успела увидеть новую Бьянку — «или увидеть ее заново?».

— …мы встречаем только тех, кто уже существует в нашем подсознании… — оживив своим голосом утверждение, произнесенное много лет назад не здесь и не женщиной (имеет ли гендер важное значение для ученого — я подумаю об этом позже).

— Браво! — Даниэла как за соломинку ухватилась за собственную, прозвучавшую уже фразу и книгу в руках. — У меня когда-то был точно такой экземпляр издания. Только затертый по краям и со сбитыми уголками — кто-то забыл его на сидении автобуса, а водитель отказался брать, ворча на всех безголовых студентов.

За время отсутствия девушка успела переодеться в домашнее платье, а сейчас несла в руках поднос с чашками, угощением и кофейником, отметила кивком слова Даниэлы.
«Но когда она успела так измениться внутренне?!» — стучало, переходя в набат, в голове женщины. Онемев, она приглядывалась внимательнее, пытаясь понять или прогнать наваждение.

— Вот как? — пройдя через комнату, Бьянка осторожно опустила ношу на стол и принялась выставлять с подноса чашки.
— Удивительно, но именно этот экземпляр из всей библиотеки я помню лучше всего, — ответила она «через спину». — Это один из купленных лично мной — требовался для доклада и совершенно случайно попался на распродаже. Я тоже тогда смеялась, как ты сейчас, и шутила о бессознательном, хотя, глубоко в душе было вовсе не до шуток…
Шутка ли, оказаться в ситуации, когда мир внезапно меняет свои полюса, а ты даже не успеваешь понять, что произошло, как теперь жить, равновесие и то удерживаешь бессознательно.

Бьянка говорила, с легкостью заполняя пространство словами и образами прожитых моментов, она ничуть не изменилась, была прежней, но в какой-то момент Даниэле неожиданной и в чем-то даже предательской открылась истина, с самого начала бывшая на виду, оставаясь при этом надежно замаскированной, скрытой — под легкостью тона и невесомостью голоса Бьянки.
«Это не паранойя, — слушая девушку, сама себе мысленно ответила женщина, — и не злой умысел. Это, может быть, даже не осознанный в полной мере способ убежать, укрыться от душевной боли, тянущейся, видимо, достаточно давно. Что-то было там, в ее прошлом. Оно тянется следом, а она геройски живет напоказ и вовсе не привыкла, просто научилась скрывать и скрываться, но это как смертельную рану заклеить скотчем» — жестоко, бессмысленно, бездейственно.

Психотравма по Фрейду, так фантастически или предсказуемо затесавшемуся в разговор своим бессознательным или Перлзовская теория незавершенного гештальта (тоже, кстати, частично основанной на изысканиях дедушки Зигмунда) — «вот почему философия! Самолечение чистой воды!».

Сервировав стол и вряд ли догадываясь о живом внутреннем диалоге своей гостьи, Бьянка подняла глаза на подошедшую ближе Даниэлу — в них плескалась темная энергия, они были полны самых разнообразных чувств, ставших теперь Даниэле более понятными, но все равно остающимися тайной за множеством печатей.
— Немного не по себе было от совпадений, — почти тихо произнесла девушка, глядя больше, чем просто в глаза, заглядывая прямо в душу и видя там, в чужой истории, свое недопережитое прошлое с дикой тоской о будущем. — Так было…
— а… — выдержав невольную паузу из-за пропавшего внезапно голоса, Бьянка вдохнула глубже и продолжила вопросом. — У тебя так бывает?

«А меня ли во мне она видит?» — мелькнула совсем уже странная мысль и мгновенно оставила след в душе Даниэлы. В подтверждение новой теории тут же посыпались факты и завалили с головой.

— Бывало, — не успев сама осознать еще собственную реакцию, ментально отстранилась женщина. Внешне это практически никак не отразилось, разве что голос стал… не холоднее, не официальнее, но прозвучал иначе.
Все улыбки, диалоги, вся история последних дней сдвинулась стереокартинкой и приняла совершенно новую интонацию.
«Девочка кого-то недолюбила или кто-то ее и теперь пытается втиснуть живую меня в посторонний образ. Глупо на самом деле вышло… — не разозлилась, но подосадовала себе Даниэла. — Очень глупо с моей стороны было не доверять интуиции, а принимать за правду обманные речи… понятно, что с книгами много работы, но вовсе не это заставило милую Бьянку врать, а меня ей верить».

— Груши? — еще холоднее улыбнулась Даниэла, рассмотрев угощение.

«Уйти прямо сейчас?» — чертыхнулось что-то внутри, но женщина не двинулась с места.

— С маскарпоне… — растерянно отозвался голос девушки. Глядя на Даниэлу, Бьянка тонко чувствовала все невидимые изменения и тщетно, срочно силилась понять, что вдруг произошло и главное — почему?

— Любишь готовить? — сев за стол, Даниэла поняла, что перед ней на блюдце лежит настоящий кулинарный шедевр, гениальный в своей незамысловатости. Три печеные грушевые половинки, заполненные итальянским сливочным сыром, политые винным сиропом и присыпанные корицей. На несколько секунд — это великолепие, нырнувшее в Даниэлу запахом и вызвавшее самый невероятный прогноз предстоящего вкусового восторга, затмило собой все — и темную сторону улыбок Бьянки, и неответы Габи, и даже какой-то незначительный (раз он сумел потеряться) смысл жизни.
— Невероятно! — восхищенно произнесла женщина.

Голос девушки слегка приземлил Даниэлу, а какие-то искорки в интонации даже заставили почувствовать себя виноватой — «нашла дьявола в ангельском обличии? Молодец!».
— Сливки? — Бьянка разлила по чашкам кофе и ждала ответа.
— Нет, прости, спасибо, — торопливо ответила Даниэла, — не ожидала такой роскоши, дар речи теряю.
Новый баланс выстраивается теперь не так легко, как терялся. Бьянка улыбнулась лишь уголками губ, села напротив.
— Да, иногда я люблю готовить, — ответила она на предыдущий вопрос, взяла маленькую вилочку, повертела ее в пальцах, глядя на аналогичные Даниэлиным три грушевые половинки.
— Что-то не так? — желая уже приступить к пробе, но сдерживаясь нерешительностью Бьянки, Даниэла удивленно выгибает бровь. Девушка вздыхает и поднимает на женщину заговорщический взгляд.
— Не то чтобы… — растягивает она, собираясь с мыслями. — Просто я люблю есть это руками! Всегда любила.

Взяв в одну руку блюдце, второй Даниэла берет грушу и уже ничем не сдерживаемая вонзает зубы в печеную мякоть, чем вызывает детскую радость в глазах и улыбке Бьянки. Следуя примеру Даниэлы, она тоже приступает к еде, а тени и сомнения остаются далеко за бортом.

— Мы с мамой сдаем угловую комнату в нашей квартире одной женщине, она кулинар, работает в ресторане…
Когда первый приступ восторгов отступил на полшага и вернул девушкам способность вести беседу, посчитала нужным пояснить или просто поделиться Бьянка.
— Иногда она устраивает нам настоящие мастер-классы, как быстро и без особых усилий приготовить подобные шедевры.
— Святая женщина, — облизывая кончики пальцев после первой полугруши, пропела Даниэла, — ибо это божественно, а вы, Бьянка, после этого прямо язык не поворачивается сказать «ты».
— Да, да! Говори! — рассмеялась девушка, запила свой смех глотком кофе.
— Ты невероятна, — улыбнулась совершенно случайная в этом доме гостья, задержала взгляд на образе Бьянки, сидящей напротив — полная жизни, энергии, любви, их же отчаянно жаждущая, она навсегда останется в памяти именно такой, а затем опустила глаза в черноту своего горчащего напитка, но и в нем ей виделся овал лица, губы в слегка неуверенной улыбке и огромные, светящиеся жизнью глаза.

Бьянка, в свою очередь, тоже исподволь глядела на женщину размышляя о своем.
«Она догадалась? — бился в жилке у виска вопрос, внимание, полускрытое ресницами, словно подглядывание в замочную скважину — каждую секунду готовое сорваться прочь или нырнуть под маску. — Возможно».
«Но не ушла! Осталась здесь…» — взгляд неслышно скользит с пальцев Даниэлы, аккуратно держащих тоненькую фарфоровую чашку за ручку, выше, касается кисти, запястья, ныряющего дальше в рукав свитера. Видением возвращается вечер тремя сутками ранее, когда Бьянка была уверена, что в задержке поезда и постоянных проволочках в пути ее исключительно вина, ибо она не хотела на Хель — уже однозначно наметив его конечным пунктом своего жизненного пути.

«И одновременно с этим я хотела нырнуть в его межсезонное забвение как можно глубже, чтобы забыть и забыться, утонуть в нем, не думать, не помнить… — еще аккуратнее и почти не дыша Бьянка касается взглядом точки возле самого ушка склонившейся над своим кофе женщины — всегда хотела поцеловать там тебя, вызывая дыханием изощренную пытку щекотливого удовольствия… и коснусь, вот увидишь!».
«Даже если это будешь не ты! — взяв со стола свою чашку, Бьянка делает глоток предвкушения и с улыбкой отвечает взгляду Даниэлы. — Потому что случайностей не бывает».

Сквозь веки к памяти пробивается свет — должно быть утро.

Нет, им никто не помешал, как это обычно бывает в дешевеньких мелодрамах. Никто не стучался в дверь, не подглядывал в окна. Поддерживая ослабевшую Бьянку за талию, Даниэла, словно в бесконечность, вглядывалась в ее лицо — лик блаженства, когда ни масок, ни эго с земными его якорями. Нет ничего на земле удерживающего, потому что в этот момент ты сама являешься всем.
«Интересно, какова на вкус нирвана Бьянки?» — нежность улыбкой слетела с губ Даниэлы, отразилась светом в приоткрывшихся глазах девушки. Приходя в себя она прежней уже не останется, а сейчас еще летит…

— Я, прости… — окончательное возвращение в мир Бьянка начала с извинений.
— Переживу, — подмечая, как «прозрачность полета в лице исчезает, сменяется чувственностью, человечностью», Даниэла словно уточняет — можно ли отпустить теперь? Насколько надежно пани стоит на ногах и не собирается ли она упасть. Понимая, что по крайней мере одно отныне точно не отпустит — это память. Тем сильнее, чем были случайнее, врезаются в память события, лица, слишком яркие мгновения.

Отстранившись от Даниэлы, Бьянка почему-то начала не с гардероба, а собирания волос в хвост. Подняв руки, она запрокинула голову, встряхнула локоны и, собрав их в несколько движений, стала закреплять резинкой. Если быть честной до конца, то захваченная процессом, желанием обладать, Даниэла не видела своей любовницы, лишь чувствовала на ощупь гладкость кожи, упругость изгибов. Мысленно смеясь сейчас на собственную шаблонную косноязычность, она с искренним, дразнящим заново интересом любовалась точеной красотой стройного тела, небольшой груди, изяществом лепки…
— Я могу? — уже смелее, без извинений, но с лукавством спросила девушка, жестом указывая «застегнуться».
— Ну… — Даниэла хмыкнула, рассмеялась, — не замерзать же теперь.

Собственно, ей больше ничего не оставалось, как относиться к происходящему с юмором, но находиться дольше в доме Бьянки в ее компании стало невыносимо. Нетерпеливо обронив — «Теперь ты меня прости» — и прихватив плащ, Даниэла буквально выбежала из дома и быстро пошла прочь по пустынной, сырой улице. Действительность вероломно обрушилась всем своим ужасом без предупреждений и объявлений войны. Сознавание произошедшего и своей прямой, непосредственной вины в нем подгоняло нагайкой совести, одновременно подначивая — «бежишь? Ну-ну!».
В «свой» дом Даниэла практически ворвалась, захлопнула дверь, будто за ней можно спрятаться от содеянного. Прижалась к двери спиной. Нет, она не слышала голоса — она оглохла от их крика и в тишине сползла вниз. Достигнув пола, обхватила голову руками. Обретая заново слух — слышала в тишине дома дыхание Бьянки, бьющейся в ее, Даниэлиных, ладонях. Навсегда они теперь остались в памяти, судьбе, картах друг друга.

Потянувшись кошкой, Бьянка повернулась под одним на двоих одеялом и, прижавшись к любовнице другим боком, даже не думала просыпаться. Даниэла, наконец, открыла глаза, посмотрела в безмятежное лицо спящей, а затем легла на спину и закинула руки за голову — по потолку карабкалось новое утро.

Сколько она просидела у двери, сложно сказать. Время в тот день или вечер обратилось странным медово-опиумным сиропом с терпким запахом корицы.
Думать о чем бы то ни было — безнадежное занятие для обожженного разума. В тишине Даниэле слышались диалоги с Бьянкой, словно кто-то невидимый слушал не связанные между собой фрагменты записи всех без исключения их разговоров. Здесь были смех, удивление, междометия. Тело сладко саднило, когда на время его оставляла волна дикой жажды продолжения чувственного контакта — «Ведь это только начало? Только проба? Только маленький намек на нечто большее, гораздо более…».
Изматывая женщину, эти волны гнали из дома в соседний, где одна сейчас причина и Даниэла буквально руками удерживалась на месте.

Бьянка пришла с наступлением темноты, даром что зовется «светлой». По обыкновению дверь была открыта, но тайны не случилось — учуяв ее приход каким-то звериным чутьем, Даниэла встретила гостью прямым, тяжелым взглядом. Гон к этому времени достиг того пика, когда, не задумываясь, можно убить человека и спокойно продолжить пить кофе.
— Ну вот… — вздрогнув от неожиданности, ибо иной взгляд-образ отпечатался в памяти, но не отпрянув, неуверенно произнесла Бьянка. Она остановилась между двумя мирами, и тяжелая дверь за ее спиной тихо закрылась, подтолкнув девушку вперед.

Видимо, после побега Даниэлы Бьянка и не думала переодеваться — все то же платье с известным уже алгоритмом застежки, шаль, а–ля «здесь не далеко» и на босу ногу полусапожки.
— Тебя можно читать как карту Таро, — странно низким, грудным голосом выдохнула женщина. Сомневаясь, правда, что ее прочитанные предсказания хоть сколько-нибудь близки к истине. У Бьянки точно нет ни малейших разногласий с совестью или споров с виной. Что она делала, эта местная светлость после моего побега? Ждала наступления тьмы?

В матовом теплом свете в полном молчании Бьянка и Даниэла глядели друг на друга, пытались читать, но мешало собственное субъективное.
Ни червинки, ни грамма раскаяния в лице и глазах девушки Даниэла не нашла к странному и отчего-то злому своему удовлетворению.
«Она похожа на суккуба — прекрасна, грешна и судя по взору ненасытна».
— За мной должок… — жарко прозвучал шепот Бьянки, читающей в образе и присутствии Даниэлы лишь повод.
Смешно сказать, но какая-то часть сознания Даниэлы с не свойственной ей растерянностью всё еще пыталась мысленно сформулировать вежливый отпор.
— Отказы не принимаются, — глядя в глаза Даниэле иной, Бьянка озвучила простую истину, и это решило ее, их судьбу окончательно.

— Тогда приступим? — мысленно рассмеявшись над собой секундной давности, над дурочкой, сочинявшей какой-то отказ по причине каких-то там приличий, Даниэла снова стала единой собой.

Отступив на полшага, Бьянка удивленно-неуверенно улыбнулась — один взмах ресниц женщины странно изменил, словно «перезагрузил» взгляд милой растерянности на что-то неотвратимое.
«Поиграем?».
Наступая на Бьянку, завороженно отступающую в глубину старого дома, Даниэла медленно, словно анаконда в магическом танце перед славной охотой, расстегивала свою блузку. Достигнув кровати, в которую Бьянка сама легла, скинув перед тем единственную свою одежду — платье, и глядя вовсе не так самоуверенно, как в начале, Даниэла стянула с себя джинсы и нырнула следом — плаванье обещало быть долгим.

Собственно, оно таким и вышло — неторопливым, ибо куда спешить, если ночь гарантирована и только начинается? Все уже случилось, поэтому ни капли сомнений, ни грамма угрызений какой-то там совести — эта зараза вернется позже, а пока пусть поточит зубки, навострит язык ядовитыми фразами — они тоже пригодятся, правда, не так, как хотела бы совесть.

В полумраке комнаты призрачный свет плескался растревоженной водой и было не совсем уже понятно — это блики от каминного пламени скользят по двум переплетающимся в чувственные картины фигурам или наоборот, их огонь воспламеняет искру Вселенной к неистовой пляске.

Томно-внимательные в обоюдном желании, Бьянка и Даниэла оставили вместе с одеждой весь внешний мир за своими границами, остались сами собой, где интерес взаимных касаний каждым мгновением отдавался волнами взаимных открытий и отражался во всем, наверное, балтийском море — потому оно особенно фривольно в эту ночь ласкало берег.

— В мелочах дьявол? — Даниэла негромко рассмеялась. Голос глубок той особенной тайной подводных новых течений, что всегда появляется (жаль, ненадолго) после особенно чувственного секса. — Кто вам сказал эту глупость? Разве несущий свет станет на них размениваться? Он внимателен к деталям, я к оттенкам….
— Ты лучшее, что со мной случилось в жизни, — выдохнула под утро в ушко женщине Бьянка, потянулась, на несколько секунд превращаясь в змею, оплела Даниэлу руками, ногами и теплой еще сетью переживаний, случившихся всего какой-то миг назад, случавшейся с ней всю эту ночь напролет. Она уснула, уставшая как никогда, на полуслове. Даниэла тоже упала в грезы.
Сколько было уже пережито… с улыбкой глядя в ощущенческое отражение себя, Даниэла, наконец, снова испытывала необъяснимое «предчувствие» высоты, захватывающей скорости, в центре которой хранится особенный покой, истинно или жизненно важный ее сердцу. Сколько еще пережито будет?

                                                                                                                   ***

Почти разграничив сон с явью, женщина на взгляд прикинула возможный утренний час. За занавеской плещется Балтика переливами голубого и серо-стального неба, прошитого лавсаном солнечных бликов. Светило, судя по всему, тоже поднялось, не успев проснуться окончательно, воссело на кровати мира и, может быть, даже шарит глазами по клочкам разбросанного тумана в поисках летевшей вчерашним вечером к чертям одежды.
«Бьянка явилась бесстыже в одном платье и шали, накинутой явно второпях, а то и вовсе машинально — никаких тебе тайн с нижним бельем… хорошо хоть обуться не забыла!».

…И хорошо, что никуда не нужно идти, торопиться…

Искорка памяти отдалась в теле сладкой волной. Странное сочетание тени лености, замешанной на физической приятной усталости и невероятной внутренней легкости, всегда свидетельствующее послевкусием об особо чувственных пережитых моментах.
«Нда, дьявол, толк в мелочах определенно есть» — неповторимость же вкусу «вина» момента придаст горчинка вины, кислинка сознания, что все уже в прошлом, блики пережитых восторгов в памяти уравновесят баланс обволакивающим сознание шелком.

«Я и не думала, что этот чудный Совиньон Блан на утро обернется не менее волшебным и более глубоким (начиная с истории) Саваньен Бланом…».

…Как-то один знакомый высказал мнение, что Траминер*, это даже не сорт, а идея сорта, существующая в форме множества клонов, вариативная и чреватая путаницами. Так и Бьянка — сплошная тайна в бокале. Внешне видимость прозрачного золота, словно разлили в хрусталь солнечный свет, а на поверку этот свет может запросто обернуться тьмой сложнейших вкусов, которые, впрочем, не оставляют тяжести, только непредсказуемость.

— …Ты поедешь со мной?
«Эта фраза может иметь миллион расшифровок» — когда-то почти таким же тоном Даниэла произнесла ее после их первой с Габи ночи, и она, черт побери, имела сакраментальное значение.
Оказывается, Бьянка тоже уже давно не спит, просто лежит рядом. Не открывая глаз, она «видит» Даниэлу на слух и отголоски движений — вот сейчас та сидит на краю кровати, потягиваясь и закинув руки за голову, ладонью гладит «против шерсти» короткие на затылке волосы, а теперь, судя по едва-едва слышному выдоху-усмешке иронично вскидывает брови. Прежде чем Даниэла успевает ответить, Бьянка уточняет (изо всех сил скрывая за обыденностью фразы свою уже иронию).
— В школу в городке. У меня для них тоже посылка.
На этот раз Даниэла хмыкает громче — то ли Бьянкина хитрость не удалась, то ли посылок слишком много.

— Мама там преподавала и теперь не забывает каждый раз… — повернувшись на спину, девушка открывает глаза и глядит сквозь туман, не совсем еще отпустивших сновидений, на женщину, с которой провела восхитительную ночь.
Она стала еще нежнее и красивее. Ближе.
«Жаль, что сейчас приходится заниматься какими-то пустыми разговорами. И, главное, зачем? За них спрятаться от несостоявшейся сказки, рассыпающейся с лучами восходящего солнца?» — читается обеими между строк.
Бьянка глядит, как Даниэла оборачивается, как садится удобнее, подтянув на кровать ногу и обняв ее в согнутом колене, как неуловимо меняется её лицо в оттенках неустойчивых мыслей. Возможно… скорее всего она думает о том же самом — что утро влюбленной пары выглядит интереснее, но они вовсе не пара и даже не влюбленные. «Случайные люди, внезапно оказавшиеся слишком близко, поддавшиеся сумасшедшему магнетизму, а теперь не знающие, что с этой близостью делать».

— Сколько лет они прожили? — бессвязно с предыдущей речью звучит вопрос Даниэлы. Возможно, она, как и Бьянка, с «этим» пока ничего делать не хочет, еще не придумала и, если быть до конца честной — не хочет думать (пока). Иначе зачем ей знать, сколько лет прожили вместе Бьянкины родители?

«Понятно, чтобы уйти в сторону от насущного утра с его необходимыми решениями».

— Пятнадцать, — отвечает девушка, решая принять Даниэлину игру во «все нормально» и «ничего такого вовсе не произошло». Лежа в кровати, где, возможно, спала еще маленькой, она глядит на случайную в этом доме гостью из глубины своего небольшого пока пути, запоздало с собой откровенничая — «я-то знаю всё о произошедшем. Именно я…. Не буду произносить сейчас громких слов, а вот ты даже не догадываешься. Да и не надо. Иначе ужаснешься отсутствию сердца у такой милой милашки, которую во мне видишь. Живи себе спокойно, наслаждайся моментом».

Есть чудный возраст, когда наши сокровенные мысли тянут на «истину!» и кажется, будто никто о них не догадывается, будто тайна частных, собственных, сокровенных помыслов не видна.
Путь Даниэлы не многим больше, но то, что Бьянка переживает здесь и сейчас, впервые ею уже досконально было изучено.
«Пусть» — с легким намеком на улыбку Даниэла решать — «Быть». При этом нельзя сказать, что она «смотрит дальше». Просто помимо прочего, она видит свое, иное в причинах случившегося вчера. В их контексте вопрос о годах, прожитых совершенно незнакомыми ей людьми, логичен и обоснован. — «Дело не в том — знаю ли я их, а в расставании, основанном на взаимной любви. Как это себе осознать или объяснить? Я пока не представляю. Будто, закрыв глаза, держу в руках незнакомый предмет, собирая анамнез вслепую, решаю головоломку. Только Бьянке об этом, конечно же, знать не нужно, пусть себе думает, что это вежливость или уход от сложных решений с долгими никчемными разговорами. Пусть себе даже сочтет меня слабой и не способной к решениям. Возможно, сейчас я такая и есть — плыву по течению».

— А сколько они не вместе? Извини, если это нескромно… — в новом вопросе Даниэлы последнее слово смешит обеих и слегка разряжает обстановку.
«Самое время о скромности! Да!».

— В прошлом году было десять, — голос Бьянки звучит теперь «легче», ей явно нужно поговорить и неважно, о чем. — Мне шел шестнадцатый и, насколько я помню… как я это помню, не было никаких затяжных выяснений отношений, видимых скандалов и прочего. Мы просто жили. В том доме. Здесь еще жила бабушка и моя кузина Линда. Я училась в «маминой» школе, а затем на летнюю практику….
Пожав плечами, девушка что-то спрятала этим жестом, словно спешно перевернула нечаянно открывшуюся страницу с пометками «слишком лично» и «сверхсекретно».
 — И… — она слегка сбилась, — они решили просто каждый… жить не порознь, разговор шел не о том, что они не могут больше вместе находиться, а о том, где каждый из них хочет быть, жить «собой». Понимаешь?
Всего за секунду взгляд девушки снова честен и чист; слегка затуманен плохо складывающимися объяснениями.
Даниэла кивает. Она не может смотреть в эту искренно-лживую честность и потому отводит глаза.
— Да, относительно. Пятнадцать лет… — тихо повторяет сама себе. Мысли помимо ее собственной воли накладывают друг на друга разные совершенно лекала — где с одной стороны их история с Габи, еще не завершившаяся, зависшая в Хельском тумане, с другой отношенческая повесть Бьянкиных родителей, тоже еще удивительно жива. Зачем-то они оставляют себе лазейку. Зачем и как они умудрились расстаться, странно оставаясь при этом вместе. Или не оставаясь?

— Они встретились в книжном на старой Варшавской улице. Говорят, что полюбили друг друга с первого слова, а потом много лет лишь искали в каждом новом слове подтверждение своей правоты, — улыбаясь, как обычно улыбаются, пересматривая старые фильмы о любви, где истории кажутся чище и светлее какой-то своей невозможно правдивой наивностью, конечно же, Бьянка не знает, что эти самые истории могут восприниматься иначе, в зависимости от прожитого опыта — нет еще у нее соответствующего.

«А у меня? Есть? — колотятся бабочки в сердце Даниэлы о каждый звук негромкой Бьянкиной речи. — Не просто влюбленность и нежность, а что-то такое, от чего в каждом движении любимых ресниц видишь истину…».
— А потом? — ее голос звучит очень странно, и слова тут же стремятся оправдать звучание, — очень трогательная история. За душу берет.
Бьянка верит.
— Мама говорит — как в кино, — соглашается девушка и вновь пожимает плечами не пережитостью еще подобных сомнений. — А потом только им до конца известно, я лишь могу со своей стороны судить. Они никогда не ругались. Были, конечно, размолвки, но с кем не бывает…. И я не понимаю, как ни пыталась, зачем нужно жить вдалеке друг от друга, если такие чувства, а их не скроешь и не сыграешь. Может быть, им просто нравится состояние влюбленности, а его им дает лишь вот это нахождение на расстоянии? Может быть, каждый себе сочинил идеальный образ, который реальный человек разрушает своим каждодневным присутствием?
«И проще уйти, любить на расстоянии, чем познать новый образ, познакомиться не со своей фантазией, а с реальностью» — что-то шепчет негласно в призрачном утреннем свете.

«Простая глупость!» — азартно протестует Даниэла тем мыслям, но ее неслышный никому протест тонет в туне, в том же тумане тает фигура Габи…
— Я тоже не понимаю, — отвечает разом всему Даниэла. — Какая бы ни была там разность в мирах… — качает головой, словно предупреждая надвигающуюся рать сомнений — «не подходи!» и вовсе стирает все усмешкой, — у меня плохо с утра с философией, тем более после таких ночных штормов. Позже. Как ехать в твою школу? Здесь, наверное, должен ходить какой-то транспорт?

— Не удивляйся, если что-то еще покажется странным, — прокатившись по улицам городка, Бьянка припарковала машину на стоянке у школы. Здания явно советской постройки, годов этак семидесятых, но со значком объединенной Европы. Разумеется, за последнее время — это сочетание перестало хоть сколько-либо удивлять, стало привычным до незаметности.
— Смеешься? — Даниэла вслед за Бьянкой берет с заднего сиденья свой пакет книг (или что там еще упаковано для передачи?) — здесь странно все, начиная с психоделической формы тех сосен и заканчивая лицом пани Госи, мелькнувшем вон в том окне. Не представляю, откуда она могла здесь взяться, но это была она.

В последнем предложении Даниэлы крылся вопрос, в объяснения на который Бьянка, видимо, пока предпочла не вступать.
— О, это как раз нормально! — немного нервно рассмеялась девушка. — Значит, нас ждут и мы все делаем правильно. Идем.
Такой ответ не удовлетворил Даниэлу. Она хотела съязвить, пройтись сарказмом по каждому из прозвучавших слов, но пока собиралась с мыслями и спорила с собой — «а надо ли?», они поднялись по ступеням крыльца и, с некоторым трудом преодолев тяжеленную дверь, вошли в просторный школьный вестибюль.

Широкие окна, высокий потолок, бетонный пол и стены, выкрашенные в «полный рост» масляной краской — Даниэла бывала в таких, хотя сама училась в совершенно иной архитектуре, в чем-то более тесной, но зато менее располагающей отмечать эхом каждое неосторожное движение.
— И? — вопросительно произнесла Даниэла.
— Дорогая моя фройлен! — словно дожидаясь именно этой ноты, неожиданно старомодно пропел в ответ низкий женский голос. — Наконец-то вы до нас добрались! Мы, признаться, уже заждались.
Отсутствие звука шагов подсказало едва не вздрогнувшей от неожиданности Даниэле о том, что — либо встречающая их женщина в деловом костюме, отлично сидящем на сухой фигуре, уже некоторое время стояла в тени колонны и лишь полумрак не позволил заметить ее раньше, либо она вампирка (последнее подозрение зародилось в душе Даниэлы при взгляде на не к месту ярко накрашенные губы незнакомки, хищно и странно выделяющиеся на бледном лице).

Для приветствия женщина все-таки двинулась вперед из укрытия своего полумрака, пресловутое эхо тут же умножило звук шагов настолько, что Даниэле показалось, будто к ним навстречу спешат не меньше десяти танцоров, работающих в стиле степ.
— Пани Маритта, — вежливо и как-то до жути холодно улыбнулась Бьянка, — здравствуйте! Рада видеть! Добрались так быстро, как смогли, уж не сердитесь… Пани Маргарита — пани Даниэла.
Уводя внимание от своей персоны, Бьянка представила женщин друг другу. Два взгляда, два мира в них встретились, пробежали первым открытым вниманием, взаимно удивились.
— Очень приятно, — Даниэла машинально пожала руку и на всякий случай уточнила, — Маргарита?
— Да, извини, — спохватилась в пояснение девушка. — Я здесь еще с дошкольного и в шесть лет никак не могла запомнить правильно имя, создавая путаницу…
— А теперь это просто сентиментальная дань прошлому, — отпустив руку Даниэлы, женщина не опустила внимательного, до цепкости, взгляда. — Удивительно, как вы напомнили мне одну коллегу… — на всякий случай она еще раз с особым вниманием заглянула в глаза Даниэле. — Укравшую у Хеля сразу двух умнейших женщин, и в первый момент мне показалось, что вы — это она. Хотя это невозможно — мы все изменились с тех пор, а пани будто застыла во времени.

Поставив взглядом точку в своих сомнениях, Маргарита еще раз покачала головой — «нет, невозможно».
На что в первый момент Даниэла хотела ответить, что, по ее мнению, «время» и «Хель» иногда и не такие штуки могут отмочить во всех смыслах, но так и не произнесла ни слова, растягивая (затягивая?) тем самым неловкую, нечаянную паузу.

Затем, запоздало споткнувшись о слова пани Маргариты, мысли Даниэлы не удержались «на ногах» и со звоном полетели обдирать коленки с локтями — «Украла? Женщин?».
— Это… простите… аллегория? — чувствуя себя наиглупейшим образом, все-таки выдавила три куцых слова. Пани директриса улыбнулась с тонким королевским снисхождением.
— Разумеется, я просто слишком ярко выразилась о делах довольно скучных и прозаичных. Наивно было полагать, что упавшая с неба звезда, коей является Бьянкина мама, навсегда останется в сонной тиши наших дюн, и я не раз говорила Кшиштофу… простите, пану Кшиштофу о том, что он видит все совершенно иначе, не так, как есть на самом деле, но это не предмет для светских бесед.

«Строгая дама, притаившаяся в засаде в полумраке колонны, трагично-торжественно алые губы и словно вымершее школьное здание — очень даже тянут на осиное гнездо местных ужасов» — Даниэла вежливо улыбнулась на пространное и еще более запутанное объяснение безумной директрисы, добавила, что да — мы все иногда обманываемся, и в принципе каждый индивидуум в любом общем всегда первым видит свое частное.
— Удивительно, что и пани кого-то мне напоминает… — почти пошутила Даниэла, стремясь слегка разрядить странное напряжение ситуации, но не успела даже договорить, как Маргарита оборвала речь нетерпеливым жестом.
— Мою сестру, больше известную как пани Гося Козья Мама. Мы с Малгожатой близнецы. Но совершенно разные. Настолько — насколько вообще могут быть разными люди, появившиеся из единой клетки. Я уже знаю, что вы были у нее в гостях. Здесь новости распространяются с куда большей скоростью, чем где бы то ни было.

— Вот как… — картинка, мгновенно складывающаяся в голове Даниэлы, объясняла многое и одновременно поражала какой-то ненастоящестью из разряда «в жизни так не бывает!».
— К тому же, — Даниэла слегка смутилась, замолчать бы, но не удержалась, — пусть пани меня извинит, но… у вас и имя одно на двоих?
Понятно, что в разных языках существуют созвучные вариации имен или имена, имеющие одинаковое значение в переводе, но все равно это странно и как-то неправильно.
Маргарита холодно улыбнулась, то ли смягчая, то ли ужесточая тот холод оттенками снисхождения, какое обычно проскальзывает в общении взрослых людей с неразумными детками.
— А пани весьма наблюдательна, — скользнула первой ноткой своеобразная похвала и увела в сторону частичным отрицанием. — Да, но не совсем. Юридически они все-таки разные, хотя по сути являются одним и тем же* — стремлением родителей к оригинальности, за которую потом всю жизнь расплачиваться их детям. Но идемте! Времени на самом деле не так много. В библиотеку, прошу.

Пани директриса предложила следовать за собой слегка нетерпеливым, но в целом изящным и выверенным жестом. Она двигалась бесшумно и стремительно, как и полагается королеве вампиров, если у тех существует подобная иерархия — «а если нет, то эта пани легко ее организует!».
Включаясь в чужую игру, Даниэла отметилась легким наклоном головы, скользнула по Бьянке церемонно-театральным взглядом, и все трое устремились в кому-то предсказуемую, а кому-то лишь предполагаемую известность.

«Забавно до дрожи, — невидимым щитом, прикрывающим от необъяснимо наползающей со всех сторон жути, плескался сарказм в глазах Даниэлы. — Хельский филиал театра Силенсио имени Дэвида нашего Линча?».
Подавив усмешку, она едва сдержалась от следующей — «Бог с ним, с театром, главное, чтобы не суд с созвучным названием. На кого там, говорите, я похожа?».
Последняя мысль невольно толкнула Даниэлу оглядеться еще раз повнимательнее: пани директриса, полная собственного достоинства, летит к цели. На полшага опережая своих гостей, она чем-то напоминает Даниэле клинок, рассекающей перед последователями пространство, время и прочее, что неосмотрительно встанет на их пути.
«Кстати, слова о той неизвестной мне пани Моей Копии были уж больно похожи на искры. Значит, что-то оказалось тверже стали пани Клинка».

Погруженная в свои мысли или в образ лишь им с Маргаритой известной роли, рядом движется Бьянка. На взгляд Даниэлы, все больше фокусирующийся через призму саркастической подозрительности, девушка сейчас особенно, если не сказать — подозрительно светла и невинна.
«Даже у иконных святых дев нет в ликах такой ангельской кротости, а от бледной изящности линий в зависти рассыпался бы тончайший китайский фарфор, сам себя обвинивший бы в грубой подделке».
«И что за место в этой чудной компании определено мне, копии кого-то, похитившего когда-то сакральное из этих стен?» — ощущая на губах холодок несвойственной себе полуулыбки, Даниэла уже не удивляется ему.

С каждым шагом длинный коридор на полтона теряет естественное освещение, словно трое идут не вперед, а опускаются вглубь. Растерзанная эхом тишина жмется в крашенные масляной краской стены и беленый потолок, но все устроено так, что выхода для нее не существует. Срок «бесконечность», определенный неизвестным судьей для Тишины, не кончится, даже когда от этого здания останутся лишь камни. Страдая (или наслаждаясь) Стокгольмским синдромом, она будет жаться к обломкам серых плит, которые ненавидела всю свою жизнь за то, что они сковывали ее свободу, причиняя боль, и плакать на кучах осыпавшейся штукатурки, в каждой пылинке хранящей микроны памяти…

Она глядела на... (бог ее знает, кем еще эта пани приходится Бьянке), а женщина, помешав ложечкой сахар в черном, как ночь, своем кофе, пожала плечами и подняла на девушку ответный взгляд.
- Возможно, она не сочла эту новость настолько важной, чтобы писать о ней нам. Как вы думаете, милая Бьянка? Это в нашей тиши каждый отзвук суеты большого мира отдается в сердцах и умах, а там… - возможно представляя себе обсуждаемую персону или пытаясь воспроизвести ее образ в памяти, Маргарита на миг оборвала фразу, а продолжила уже с иной интонацией, в ней появился стальной нажим, - мало ли кто с кем в какие отношения вступает… они не наши с них и спрос иной.

«О, как!» - вскинула брови Даниэла, но смолчала, ибо – «это не мой спор»
Она ждала, что Бьянка вернет разговору прежнее русло. Не то, чтобы Даниэле была интересна та ветка, просто это было бы логично, однако, местные подводные течения, невидимые непосвященным уже крепко подхватили девушку и понесли непонятным Даниэле фарватером.
- А вы все еще не согласны, что личная жизнь в любом случае, дело лишь того, кому она принадлежит? - в голосе Бьянки зазвенел протест, очень похожий на старый, незавершенный спор, наверняка имевший место быть здесь.

Эмоции – вот чего добилась директриса и похоже, ей это удалось. Профессиональная манипуляторша, да еще, как говорится от бога - зацепить острым словом за душу, пусть и не с первой попытки, выдернуть тонкую ниточку противоречий, аккуратно ухватить ее пинцетиком пристального внимания и тянуть, тянуть осторожно пока не прорвется защитный слой, дальше само рассыплется.

«Эх, Бьянка...» - С тревожной подавленностью, будто смотрит документальный фильм, составленный из случайных кадров уже случившейся трагедии, Даниэла отвлекается на настойчивые угощения пана Ковальски испробовать стряпню его жены, берет с тарелки зажаренный в золотистое колобок, откусывает половину и кивает с восхищенным выражением лица – «вот это по-настоящему вкусно!», вниманием при этом оставаясь рядом с Бьянкой. Эмоции уже изменили дыхание девушки и словно индикатором, выступили румянцем волнения, воспламенили взгляд.
«С кем этот глупенький мотылек решил тягаться?» - отчаянно смолчала Даниэла, совершенно не представляя, что ей то во всем этом спектакле играть, импровизировать?

- Если вы хотите сказать о свободе личности… - тем временем продолжает директриса, очередной раз опускает глаза, будто мысль, как прообраз хрестоматийной истины постоянно ускользает от нее, - то не забывайте и об ответственности этой самой личности за личную свою свободу. И если не ошибаюсь, еще Фрейд высказывал мнение о том, что ответственность большинство людей страшит, а потому им проще от свободы отказаться лишь бы было на кого свалить потом вину за собственную никчемность.
- Не совсем так. – Негромко возражает Бьянка. – И вы знаете о чем. Здесь лишь ваша личная интерпретация его слов…
По интонации фраза казалась незаконченной, скорее даже едва начатой, но девушка, замолчав, глядела так, будто сказала все, что собиралась.

В непонятной паузе слегка сбитая с толку пани Маргарита инстинктивно ждала продолжения, как и Даниэла с Хранителем Ковальски – они словно «подлетели» на горке при стремительной езде, момент незапланированной невесомости.
- Просто они не дошли еще до той грани отчаяния, за которой их свобода начнется. – В конце концов «приземлила» всех Бьянка, нетерпеливо-отрицательно покачала головой и ответила директрисе прямым, спокойным взглядом. – Все ведь очень индивидуально и путь, и выбор, и даже решение не принимать никаких решений. Не так ли?

- А… я не удивлен, - добавляя свой, третий смысл в бессвязность разговора вступает пан Ковальски. – Сколько лет Эмме? Должно быть подходит к сорока пяти? Самое время завести дом, родить детей. Эмма по-немецки прагматична и по-женски очень разумна. Я всегда это говорил, она вовсе не такая, как вам здесь привиделась и уж точно не обязана такой была быть.
«Была быть?» - мысленно хмыкнула Даниэла, ибо когда сознание плохо воспринимает смысл происходящего, произнесённого или прочтенного, оно с особой ехидцей начинается цепляться к синтаксису.
А вот для пани директрисы, смысл видимо был и особенный. К финалу озвучивающегося мнения пана Ковальски, она замерла, затем смерила ледяным взглядом.
- А давно ли вы стали таким терпимым к иным мировоззрениям, кроме жесткой линии партии, пан бывший первый секретарь? – прозвенел сталью голос женщины. – Вы думаете я когда-нибудь вам забуду…
- Боже упаси! - отмахнулся мужчина, не дослушивая, - в этом случае я заподозрю у вас прогрессирующего Альцгеймера и несказанно о… печалюсь.
- Не дождетесь! - сухо спохватилась пани Директриса. – Что бы вы там себе не напридумывали в своей голове, над моей вы слава богу не властны. И хоть иногда мне кажется, что мы все лишь вымышленные персонажи друг друга, это, к сожалению, тоже лишь иллюзия, ибо некоторых я с огромным удовольствием бы раздумала.
- Это еще пол беды, - отлично считав намек в словах Маргариты и не подумал хоть как-то отреагировать на него пан Ковальски, - гораздо смешнее и печальнее, когда люди придумывают себе идеальных партнеров и натягивают эти образы на ничего не подозревающих своих половинок, требуя затем соответствия. Вот где истинная трагедия!

Вряд ли они играли в паре, но эта фраза Хранителя стала идеальной подводкой для внезапной и ужасной атаки Маргариты. Глядя на Бьянку со странной смесью любви, стали, ненависти, доброжелательности и желания задушить собственными руками, женщина негромко произнесла:
- Или находят человека внешне схожего с кем-то из больного прошлого, приближают его к себе, может быть даже вступают в любовную связь. Вот уж где ложь, вырастая из самообмана приобретает нечто еще более мерзкое по своей природе, чем простая неправда.

Слишком грубый намек не просто поставил точку в разговоре, а лег на него большой, жирной кляксой напряженной тишины. Пан Ковальски с протяжным вздохом отвел глаза, Бьянка взгляд испуганно спрятала в нетронутой черноте кофе.
"Смешная. Она ведь именно за этим привезла меня сюда, если я правильно поняла, похвастаться чем-то там перед этой жуткой дамой, а теперь испугалась услышав ее точное словесное определение собственного поступка." - Даниэла поглядела на директрису, мысленно отметив интересность немолодой женщины, обладающей странной, неоспоримой привлекательностью разрушительницы всего, что поимеет неосторожность попасть в ее поле зрения.
- Думаю, вы опять вернулись к тому, с чего ваш разговор сегодня за этим столом начался. Личная жизнь в любом случае, дело лишь того, кому она принадлежит. Высказала утверждение Бьянка и нет причин в данном случае с ней не согласиться. Вам и теперь так не кажется? – Даниэла оставила люфт для безопасного шага назад, но директрисе он точно бы ни к чему.
- Мне никогда ничего не кажется, - ответила Маргарита, не задумываясь, - в этом мое преимущество, а вот вам я бы посоветовала оглядеться и приглядеться внимательнее к… - вместо объяснений, она оборвала фразу нетерпеливым жестом. - Хотя вы не походите на человека, которого можно легко обмануть… - а затем и вовсе озаренная новой мыслю – «обмануть?» - женщина перевела странный взгляд на Бьянку.
- Боже мой! А ведь я была слепа…

«Не знаю, чего хотела добиться своим восклицанием местная прима, но от театра я на сегодня устала» - вплетая не очень вежливую, зато правдивую мысль в сеть слов, Даниэла испросила разрешения осмотреть библиотеку, пока старые знакомые мило побеседуют между собой, предаваясь воспоминаниям об особо значимых моментах.
- Нет! – неожиданно твердо и громко заявила Маргарита. Удивительно, но в дикой своей ярости она будто стала еще спокойнее и бледнее. – Ведь дело касается вас напрямую.

С тихим шелестом пан Ковальски выехал из-за стола, то, что сначала показалось Даниэле креслом, на деле оказалось инвалидной коляской. Он покинул поле боя молча. Следом, переглянувшись между собой и что-то друг другу чирикнув исчезли дежурные.

- А вот вас оно совершенно не касается. – Не слишком вежливо поднялась из-за стола Даниэла. Маргарита поднялась следом.
- Я всегда относилась к Бьянке, как к родной дочери. По сути она является нерожденным моим ребенком и в данном случае меня переполняет довольно странная, дьявольская гордость за то, как легко она может вертеть такой как вы – взрослой, самодостаточной, умной женщиной…
- Зато вы все ниже падаете в моих глазах, - перебивает Даниэла. Маргарита «отзывается» небрежным жестом:
- Это не важно. Меня смешит и возмущает то, с какой самоотверженностью вы играете искусственно привитую вам роль. Эмма никогда бы… - насмешливое презрение в ее глазах все-таки зацепили гордость Даниэлы
- Я не Эмма! – не сдержала она раздражения.
- Вот именно! – победно констатировала директриса.

Сложно сказать, что более мерзко по ощущениям – сермяжная правда или смакование директрисой своей локальной победки.
- Вы думали вас полюбили с первого взгляда? – женщина не ждала ответа. Этот вопрос она вообще будто задавала себе прошлой или тому призраку, носящему немецкое женское имя.
- Вы думаете я искала любви? – Даниэла вернула директрисе ее усмешку, ввернув в конструктор местных тайн свою собственную быль. – То есть, умная и так далее женщина стала безвольной идиоткой встретив одну только девичью улыбку? Странные разговоры для вашего возраста и занимаемой должности…
- Замолчите! - из глаз женщины-директрисы едва искры не посыпались. - Что вы можете знать о должностях?! Вы всего лишь согласились изображать в постели с этой девушкой кого-то, кем и близко не являетесь. Просто повезло с внешним сходством.
- Я всего лишь в той постели утопила свою многолетнюю обиду не зависимо от… Идите к черту! - резко замолчав, Даниэла сделала шаг назад и с шумом придвинула стул к столу. На Бьянку взглянуть она больше не сможет никогда.

Зато Маргарита победно наотмашь рассмеялась в лицо молчавшей все время девушке:
- Вот тебе правда!
- Вы… - впервые в жизни чувствуя удушающую несказанными словами ярость, Даниэла боялась взорваться или убить эту мерзкую бесчестную тетку, но пока не могла даже слова лишнего произнести.
- Это я виновата. – Серьезно произнесла Бьянка, остановив, оставив историю без развития. – Моя ошибка и мне ее исправлять.
Она поднялась из-за стола последней. В тишине аккуратно задвинула стул и не прощаясь вышла из библиотеки.
Метнув в Даниэлу убийственный взгляд, Маргарита бросилась следом. Впрочем, и Даниэла не желала оставаться здесь дольше.

Как не желала и глупо бежать по коридору вслед за первыми двумя. Поэтому она пошла по тому же самому коридору только в направлении противоположном.

Даниэла была зла. На Маргариту по умолчанию – это ж надо быть настолько отвратительным созданием, подменяющим смысл абсолютно любого слова, едва только оно прозвучит!
На себя, тоже практически без условий и пререканий – умнее надо было быть, внимательнее и… я понимаю, что ты сюда расслабиться приехала и ни о чем не думать, но теперь будешь знать, что за тебя обязательно подумает кто-нибудь другой! Например, юная философиня с раной душевной в груди захочет приложить тебя к этой... ране взамен подорожника – чего ж он, зря под ногами валяться будет, всё в дело!

«А то, что она слегка не рассчитала уровень сил, вытаскивая меня в любимое с детства змеиное логово на смотрины, так это не ко мне! Я магнитик, сувенирный болванчик из путешествия, трофей в вашей странной войне. Хотела игры – получи, поиграйся теперь с любимой… кто она там тебе…»
Шагая бездумно вперед, кажется Даниэла свернула не туда или изначально шла совсем не в том направлении. Типовая застройка старой советской архитектуры вдруг оказалась нетиповым лабиринтом пустых коридоров, лестниц и переходов.

«Зашибись! И что дальше?» - Остановив шаги, поняв их дальнейшую бессмысленность и подождав пока стихнет невыносимое эхо, женщина огляделась. Ничего нового здесь годами не нарастает, даже пыль – «что ты хотела увидеть сейчас?»
Стены, полы, потолок, закрытые двери классов – странно, учебный год должен быть в самом разгаре! Где люди? Где дети?!

Последнюю мысль, вместе с напоминанием о безумии, снимает с повестки далекий Маргаритин окрик. – Стой, Бьянка! Выслушай меня!
- Нет! – звонко отзывается видимо не первое девичье отрицание.

Поискав глазами, Даниэла нашла источник звуков – открытая рама большого окна. За окном парковка и площадь перед школой. На пустой площади, мокрой асфальтом, единственный автомобиль спелой вишней. К нему быстрыми шагами идет девушка. В резких движениях ее очень нервно и верно чувствуется боль, досада и слезы, которых наверняка еще нет, но обязательно будут.
- Подожди! – Маргарита не может позволить себе побежать - королевы не бегают! И она бросает в спину Бьянке слова, раскаленные голосом. – Я расскажу все отцу! Про тебя, твои глупости, что втемяшила себе в голову странные фантазии и даже... даже на них решилась! Ведь так? Ты была?

- Да вперед! – девушка нервно жмет кнопку на брелоке сигнализации, однако машина молчит и ничего не происходит. Только Даниэле видно выражение злорадства на лице Маргариты, которое тут же растерянно исчезает, едва Бьянка оборачивается к преследовательнице.
- Мне все равно, что ты будешь делать. Я не твоя дочь, что бы ты там себе не придумывала, а мой отец никогда тебя не любил, как любил мою мать. И Эмма осталась холодной не потому, что чтит дурацкие должности. Ты подала все так, будто она не отвергла тебя, а заставила себя подавить свою собственную страсть из превеликого уважения к твоему сану святой практически женщины и великой покровительницы детских душ... да ты извращенка с раздутой до небес... самовлюбленностью. Нет, даже не это слово...

- Секс! – гадко и очень громко расхохоталась в ответ женщина. - Ты затем привезла ко мне эту подделку, чтобы похвастаться, как низко ты пала? Или ты думала, я позавидую вашим грязным барахтаньям? Ты воистину дочь своей... матери.
- Иди к черту! - крикнула в ответ девушка. Сигнализация наконец сработала. Дальнейших слов Даниэла не разобрала в шуме хлопнувшей двери и заработавшего мотора, только рваный голос Маргариты, кричащей что-то Бьянке в закрытые двери и окна.
Лихо развернувшись, автомобиль покинул мокрую площадь.
- Я расскажу! - крикнула вслед беглянке женщина, а Даниэла вздрогнула всем телом, внезапно увидев рядом с собой того самого дежурного старшеклассника из библиотеки, что похоже безответно и давно влюблен в Бьянку. Он глядел на Даниэлу до странности пустыми, прозрачно-голубыми глазами. На миг ей даже показалось, что этот парень страдает от какой-нибудь разновидности синдрома Дауна - «но тогда, наверное, он не мог бы посещать общеобразовательную школу?»

«Пойдем» - произнес он то ли одними губами, то ли голосом Даниэлы в ее же голове. – «Тебе надо увидеть»
Для верности он кивнул головой куда-то в сторону, не спуская с Даниэлы своих странно водянистых глаз. Женщине было неудобно.

Но поразмыслив, Даниэла еще раз окинула взглядом опустевшую площадь, затем посмотрела на парня.
- Странный ты, как и все здесь. – Пожала плечами и со вздохом согласилась. – Ладно, пойдем на том условии, если расскажешь потом, как добраться до хутора. Понимаешь?
Парень серьезно кивнул - "Да, я понимаю пани" -  и уже без каких бы то ни было слов развернулся прочь.