Легко и одновременно очень чувствительно — будто импульсами прикосновений зажигая крохотные лампочки, пальцы сверху вниз пробежали по спине Даны, превратили ее позвоночник в подобие виртуальной гирлянды, тихо засиявшей во мгле тела. Ровное горение матового света породило тепло — едва лишь заметное в начале, оно медленно тронулось в путь, незаметно, уверенно поглощая в себя рабочий Данин день.

…Неудивительны головные боли, когда позвоночник в таком напряжении и спина едва не звенит — в акустическом ничего рождаются мысли, имеющие форму слов…

Дана уже не может разграничить собственный слух с осязанием и точно ответить, что первым коснулось ее мироощущения — голос или едва уловимое движение воздуха, вызванное произнесенной негромко фразой. Почти как в самый первый раз, когда она действительно умирала от головной боли в опустевшем после рабочего дня офисе, отпустив команду в отель, сама держалась только на природной вредности вкупе с фамильным гонором, и, если быть честной до конца, то, потягивая кофе из бумажного стаканчика, малодушно подумывала о чаше с ядом. Вкус сваренной в машине бурды был отвратителен, вечер ужасен, жизнь в целом дерьмовой, а «глас с небес» оказался неожиданным:
«Могу вам помочь, если позволите. Больно смотреть, как вы мучаетесь», — произнес он негромко и где-то совсем рядом.

«Ханна» — представилась хозяйка голоса, когда Дана сквозь морок головной боли открыла глаза и подняла взгляд.
Незнакомая — нагло не соблюдающая дресс-код девушка одним своим присутствием сделала мир ирреальным. Вызовом бросились в глаза оливкового цвета майка, горчичные, с черно-геометрическим принтом штаны-шаровары, плетеные босоножки. Весь ее образ, дополненный к яркой одежде легкомысленной бижутерией, даже не намекал, а буквально кричал о внеземном происхождении, ибо не сотрудники находиться в самой закрытой части офиса не могут по определению, а сотрудники по тому же определению не могут так выглядеть.
Путая в больной голове обилие отрицательных частиц, понятия возмущения с удивлением, Дана с трудом осознавала мир, себя в нем, эту странную девушку и даже успела задаться вопросом: — «А она точно не галлюцинация? Не плод моего измученного сознания?».
…Незнакомка, стоя в шаге от Даны, глядела с искренним участием, как ни один из сотрудников проверяемой компании не мог бы (если бы даже, наверное, захотел) посмотреть на «ревизоршу-инквизиторшу», и одним только этим взглядом добавляла хаоса.

«Я брата искала» — пояснила Ханна. Дана автоматически кивнула, хотя простые и понятные на первый взгляд слова выглядят полным абсурдом — самая закрытая часть офиса, куда не каждый сотрудник имеет право войти, уж точно никак не является местом, где подобные Ханне ветреницы могут просто так искать каких-то своих мифических братьев.
Дана никогда не сталкивалась с такой естественно-сверхъестественной даже не наглостью, а тем, чему слов подобрать невозможно (в данный момент во всяком случае).

«Обещал быть…» — невинно продолжила Ханна. Воспринимая молчание Даны знаком согласия, она положила на соседний стул хиппарскую сумку, поискала среди прочих вещей, из которых Дана успела выделить взглядом потертый ежедневник, футляр с наушниками, упаковку влажных салфеток; аккуратно вытянула одну, отерла кисти рук, каждый палец… — словно завороженная, Дана в полном безмыслии наблюдала за действиями незнакомки. Очистив пальцы от гипотетических бактерий, Ханна со странной осторожной улыбкой, как по лезвию бритвы, сделала шаг глубоко в личное пространство абсолютно незнакомой ей особы: — «Глаза можете не закрывать, это уже от вас не зависит, они сами» — прошелестел ее голос, а мир получил невесомость…

Дальше в несколько (показавшихся Дане всего тремя) касаний были легко отключены головная боль, ноющая в висках усталость и грызущее уже не один день раздражение на весь этот мир. Все непонятное, тяжелое и досаждающее вдруг рассеялось, стало прозрачным, призрачным, отошло на задний план, оставив истину — вот она, Дана, в первозданной своей чистоте и вселенском спокойствии. Дышит легко, безмятежно, будто несколько дней уже проводит отпуск в любимых Альпах, а не душном офисе и вынужденной (кровно необходимой для карьеры и компании) командировке.
«Как… вам это удалось?» — не могла поверить Дана. Чувствовала она себя до страшного отлично выспавшейся, свежей, а не истерзанной третьими сутками проверок, начавшихся сразу после не самого легкого перелета.
«Магия» — свободно рассмеялась довольная результатом Ханна, а Дана теперь (с обновленным вниманием) заметила, что улыбка девушки мила, а в целом ее спасительница производит впечатление «солнечной» — русые, с медным оттенком волосы вьются ветрено-хаотичными волнами и едва ли кончиками достают до плеч; золотистая от загара кожа, красивые губы, интересные черты лица… из общей канвы ветра и света неожиданно выбиваются штрихи слишком черных ресниц, они будто щедро накрашены тушью, четкая, аккуратная линия бровей того же оттенка, при этом не имеющие ни грамма декоративной косметики. Как, впрочем, и тайны — такое несочетание часто встречается у метисов.

«Хорошего вечера» — стянув со стула сумку и повесив ее через плечо, Ханна отступила, огляделась по сторонам. Что нового она хотела увидеть в давно опустевшем офисе?
«А ваш брат? — не зная, как удержать девушку, исчезающую так же быстро, как появилась, вслед задала вопрос Дана. — И я даже спасибо сказать не успела, подождите…».
Но эта «бегущая по волнам» уже удалялась.
«Самый большой врун на свете, — улыбнулась Ханна, оглядываясь на слова Даны. — Только он умеет доводить людей до такой головной боли. Приходите в следующий раз сразу, массаж лучше, чем все таблетки мира. Я вас приглашаю — студия релакса в партере этой же башни».
Махнув на прощание рукой и сверкнув еще раз своей солнечной улыбкой, Ханна скрылась в лабиринте высотного офисного здания, а Дана решительно отставила от себя бумажный стаканчик с остывшей головной болью.

Как бы странно или надуманно это ни звучало, но в тот момент они обе уже знали, что она придет, хоть Дана и не собиралась с самого начала пользоваться приглашением первой встречной, незнакомой девицы. Больше чем головную боль Дана не выносит «специальные» и настойчивые предложения услуг, навязчивую рекламу и прочие продающие штуки. Действия Ханны неприятно походили на одну из таких уловок (правда, с большими оговорками, но все же).
К вечеру же второго дня, когда бездействие третьего по счету анальгетика приняло отвратительно обратный эффект — к головной боли прибавилась тошнота, Дана решительно отложила все дела, выключила компьютер и спустилась в лифте в широкий холл нулевого уровня.

Найти студию, а в ней Ханну оказалось совсем не сложно. Удивительно, Дана не только никогда не думала, но просто не представляла, что кимоно может выглядеть так по-деловому. Девушка в этой свободной одежде небесно-голубого цвета показалась Дане едва ли не работницей небесной канцелярии.
— Вам повезло, здравствуйте, — улыбнулась она гостье, ожидающей у стойки администрации, где молодой человек, заколов карандашом свои длинные волосы, внимательно изучал что-то на отвернутом от посетителей экране компьютера.
— Еще минут пятнадцать, и вы бы меня не застали. Пойдемте, — Ханна вновь повернулась уходить, а Дана оглянулась на мальчика-администратора, поднявшего глаза от монитора.
— Ты хочешь остаться? — озвучил он вопрос Даны. — Но твой день…
— Продолжится на еще одно стандартное время, — пожала плечами Ханна. — Потом запишешь Пани. Когда у нее перестанет болеть голова.

Следуя за Ханной, Дана чувствовала себя странно не-уверенной. Странно потому, что не могла понять, в чем именно заключается неуверенность, а это, в свою очередь, начинало скрести коготком будущего раздражения.
— Ваше решение было вынужденно-спонтанным, — подлила масла в огонь «небесная девушка», едва они оказались в уютной массажной комнате.
— Вы умеете читать мысли? — почти мирно поинтересовалась Дана. Ощущение, что эта Ханна постоянно знает на шаг (слово, событие?) больше, начинает бесить.
— Ко мне невозможно попасть без записи, — ответ элементарен, но ничуть не успокоителен.
«Теперь я еще и дура!» — мысленно взвыла тогда на себя Дана.
— Все сугубо эгоистично, не переживайте, — еще более непонятно принялась успокаивать ее Ханна. — Мы все делаем лишь то, что нам самим нужно или интересно. Иногда это становится обоюдно полезным. В вас очень интересная энергия. Мне хотелось ее коснуться. В данном случае это касание принесет вам лично только пользу.

Слегка опешив, Дана смотрела на странную хозяйку экзотического кабинета. Лианы цветов — и живых и нарисованных, струи воды — непонятно уже, живой или проекции, вид океанского побережья.
— Подкупающая честность, — наконец произнесла Дана, потакая голове, отчаянно требовавшей избавления от боли, напряжения, мутной усталости.
— Я не буду доставлять вам неудобств с одеждой и прочим, что нужно будет захватить в следующий раз. Сегодня мы коснемся лица, шеи, затылка… — внимательный взгляд Ханны почти осязаемо коснулся обозначенных точек и вернулся к взгляду Даны. — Если вы не против.

Сейчас, лежа на массажном столе уже во второй раз (сегодня она пришла на сеанс во всеоружии), Дана ощущает себя довольно странно, словно лепящейся заново статуей и вместе с тем удивительным, оригинальным музыкальным инструментом, зазвучавшим от касаний Ханны песней тибетской чаши, наверное, подобной бесконечной вибрации «Ом».
«Ханна и правда оказалась профессионалкой своего дела, как бы двусмысленно это ни звучало!» — подпевает чаше измученное реальностью сознание, наконец получающее право на свободное дыхание.

И если быть еще точнее, то Дана себе и представить не могла раньше такого эффекта от любого массажа, ведь вроде ничего необычного (посещала же она нечто подобное и не раз), а последствия в корне иные. Помимо традиционного в таких случаях чувства расслабленности и легкости вторым тоном к виртуальному полету примешивается, а после и вовсе выходит на первый план, совсем уже несвойственная истома, присущая скорее неге после такого сногсшибательного секса, о котором все лишь мечтают, но никогда и ни у кого в этой жизни еще не случалось.
«Хотя и странно получить сразу определенный результат минуя процесс, но тоже неплохо. В моем же случае — особенно хорошо!».

Последняя мысль щекотливо греет что-то сидящее глубоко внутри Даны, наверное, душу. За стандартное время сеанса магия прикосновений собирается в тепловой подкожный слой. Теперь он весь оставшийся день будет обнимать Дану ладонями девушки с воздушно-невесомым голосом и лучистым взглядом каре-зеленых глаз.
Сплошное противоречие — словно в вышивке лучи золотых нитей солнечного света пронзают малахитовый шелк радужки, так из морской глубины видится солнце…
— Ханна, — буквально выдергивая свое сознание из морока слишком вольных фантазий, Дана выдыхает имя девушки. — А помните… прошлый раз мы с вами не договорили о тибетских двойниках?..

В силу профессии Ханна имеет короткие, ухоженные ноготки и не может иметь каких-либо украшений на руках в рабочее время, но тоненькая полоска белого золота на безымянном, видимо, сильнее всех запретов мира.
Пальцы словно в танце вальсируют по тайной карте скрытых энергетических меридианов довольно привлекательного тела. Некогда Ханне было проще остальных учениц освоить науку тибетских мастеров массажа — она попросту видит узор энергетических потоков. Ей не нужно запоминать, заучивать, где и каким образом искать, обнаруживать сии «потоки». Льющийся в определенном едином для всех живых порядке, у каждого человека узор приобретает собственные уникальные черты — «походит на бодиарт, выполненный слабофосфоресцирующими красками и подсвеченный внешне неоновой лампой, только сложнее и прекраснее любого из самых сложных рисунков». Такой узор всегда в динамике — нет ни одной застывшей в статике линии, они постоянно перетекают в пространстве, взаимодействуя, сообщают друг другу иные оттенки цветов, отражающих эмоции как явные, так и скрытые. Скользя взглядом за живыми под своими пальцами рисунками на теле Даны, Ханна будто увлекательнейшую книгу читает.

— О тульпа? — рождается в сознании Даны тихий и сосредоточенный голос Ханны. Дана вновь не уверена, что голос прозвучал звуковыми колебаниями и снова отгоняет от себя эту глупую мысль, одновременно оправдывая ее появление: — «Удивительно на меня все-таки действует мудреный массаж».
Наверняка Дана отреагировала бы иначе, если кто-то непредвзято засвидетельствовал бы истину — перебирая активные точки в строго определенном порядке, Ханна не произнесла ни слова, только беззвучно шевелила губами, вновь и вновь повторяя надлежащую именно этому случаю мантру.
— Я не помню, на чем мы остановились, — в это самое время продолжает диалог с Даной присутствующая лишь в воображении обеих собеседниц Ханна-фантом. Дана даже не догадывается, что мыслеформы слов приобретают голос Ханны из ее же собственной, Даниной памяти. Что рядом с ней присутствуют сейчас две сразу Ханны — ощущаемая физически и невидимая энергетическая сущность, точная копия своей земной создательницы, оставаясь при этом все-таки единым целым. Причем сама Ханна может краем глаза наблюдать проекцию, Дана не увидит ее, даже если будет до боли в глазах всматриваться в прозрачный перед собой воздух.

Вообще, если взглянуть на события первой встречи с другой стороны, то можно узнать, что в тот вечер Ханна действительно приходила к засранцу Роберту, но он вновь соврал и на месте не оказался, а может быть, попросту прятался где-то в лабиринте офиса, где единственной живой душой, страдающей в собственном измученном теле, оказалась Дана. Понятно, что в тот момент Ханна еще не знала ни ее имени, ничего, кроме очевидного — у деловой молодой женщины до ужаса болит голова. Впрочем, для того, чтобы это заметить, не нужно было обладать какими-либо сверхспособностями, кроме простой человеческой внимательности.
Незнакомка сидела в прямой, правильной и жутко неудобной позе. Сидеть иначе ей не позволяли воспитание, образование, должность и еще несколько пунктов-причин, складывающихся в общую картину «Своего Я» или Эго.

Визитной карточкой миру молодая женщина представляла внешнее видимое — строгие туфли, деловые брюки, серо-стального оттенка блузку из какого-то дорогого «самодостаточного» материала, не приемлющего дополнительных аксессуаров. Материал эгоист-одиночка, являющийся эталоном и украшением самому себе и человеку, носящему его беззвучно, и громко заявлял о стиле, достатке. Под одеждой Ханна угадала отличную фигуру, не чуждую активному спорту, мысленно хмыкнула — «тело, что надо, а вот души не моя специализация».
Взгляд выше скользнул по усталому гордому профилю, темным волосам, собранным в узел на затылке (должно быть, тугой и к концу рабочего дня жутко тянущий). Высокий лоб, прямые и слегка изогнутые, словно в застывшем стремительном движении, линии бровей, а губы даже в спокойном состоянии хранят намек на чувственность.
…И было в тот вечер еще что-то в ощущении Ханной Даны, не позволившее пройти мимо, исчезнуть незамеченной, а напротив — побудившее узнать прикосновениями.

— Мы говорили о тех, гм, случаях, которые современная медицина относит к шизофрении, а в Тибете, например, практикуют их создание… — негромко произносит Дана.
— Уже не одно столетие, — улыбается голос Ханны-фантома. — Точно! Мы говорили… но, что вы хотели узнать?
Пальцы Ханны скользят по спине, пожать плечами у Даны не очень получается.
— Сама не помню, — отвечает вторая. — Время от времени попадались статьи о том, как люди зачем-то создают себе этих воображаемых людей…
— Неосознанно. Точно. И здесь я отчасти соглашалась с определением шизофрении потому, что тульпа как раз создается обратным путем — полной осознанностью цели и действий, но… у нас опять закончилось время.
Закончив массаж, Ханна еще раз ладонями обводит контуры спины, плеч и рук Даны, а затем накрывает ее мягкой простыней.

Сделав глубокий вдох и медленно выдыхая, Ханна скользит взглядом по трехмерной карте прикрытого простыней тела молодой женщины, затем взгляд рассеивается в доступном пространстве кабинета и фокусируется на призрачно-стеклянном отблеске стенной картины, отражении в ней лица Даны. Оно спокойно, словно иллюстрация буддийской умиротворенности. Оно красиво.
— Мы… — слегка замявшись от звука собственного голоса, Ханна по едва уловимому движению ресниц Даны угадывает внимание. — По вечерам мы часто собираемся в «Лампочках». Это кафе, такое свободное пространство, здесь, недалеко.
Теперь на слух Даны голос Ханны звучит более телесно, если можно так выразиться. Фантома больше нет.
— Там можно без всяких временных ограничений общаться на любые темы. В том числе всесторонне рассмотреть интересующий вас вопрос. Приходите, — в голосе Ханны Дане вновь слышится тень улыбки.
— Не уверена, — не подозревая о своих призрачных отражениях, Дана вытягивает руку, чтобы посмотреть на часы, — но координаты оставьте, пожалуйста, на всякий случай.

— Буду ждать.
Едва проводив Дану, договорившись напоследок о возможной вечерней встрече в кафе и закрыв, наконец, за женщиной дверь, Ханна сорвала со своего лица приветливую улыбку. Приветливо-солнечный еще долю секунды назад профиль заострился, приобрел выражение ледяной ярости.
Решительно пройдя за ширму, остановившись перед зеркалом, висящим на стене, Ханна глядит на свое отражение так, будто желает немедленно заколоть его взглядом, затем отворачивается и начинает переодеваться. Нужно сменить кимоно на обычную повседневную одежду, пора домой.
«Но сначала…» — в абсолютной тишине энергия вокруг девушки сливается в невидимый знак «ненавижу». Этот знак сопровождает Ханну в коротком путешествии по коридору до двери с табличкой «только для персонала» и выплескивается невидимой волной на того, кому предназначен был изначально.

— Она придет. Скорее всего, сегодня. Твой заказ выполнен, — презрительно хлещут слова.
Ханна с Робертом одни за дверью комнаты отдыха. Молодому человеку в деловом костюме на вид около тридцати пяти. У него плотная фигура и привычка сутулиться, с которой он явно пытается бороться, время от времени вспоминая о ней и выправляя спину. Темно-русые, почти как у Ханны, но без меди, волосы коротко пострижены, глубоко посаженные глаза всегда смотрят внимательно, но этот взгляд всегда смягчен, будто замаскирован звуком слегка приглушенного низкого голоса, усиленного в данный момент тщательно сдерживаемыми эмоциями.
— Ты уверена? Во сколько? Точно сегодня?

Удивительно, но глядя на пару стоящих друг против друга девушки с молодым человеком, несмотря на всю их разность, можно уверенно заявить о кровном родстве. Что-то неуловимо единое угадывается в абсолютной непохожести.

— Я не знаю, но это логично. Приглашение принято, впереди выходные, когда еще-то? — пожимает плечами девушка. От ее голоса веет арктическим холодом.
— Деньги, Роберт, — прямой взгляд тоже не блещет солнцем. Скорее, отражением солнечного света в каких-нибудь гималайских ледниках. — Ты должен мне деньги за нескольких человек, включая эту последнюю. Я больше тебе ни слова не скажу, пока не получу расчет.

Однако, «почти брат» не спешит сдаваться и с неподдельной досадливой завистью тянет:
— Мне бы эту твою способность видеть людей насквозь! Что ты еще про нее поняла? Как просто бросив взгляд…
Но номер не проходит.
— Не заговаривай мне зубы! — решительно отвечает Ханна. — Эта способность буквально орет мне сейчас не быть лохушкой! Платишь деньги — получаешь инфу соотносительно заплаченной сумме. Если нет, то до свиданья!
— И далеко ты на них уедешь? — усмехается Роберт. — Дура! Я же о тебе беспокоюсь.
Потирая большим и указательным пальцем гладко выбритый подбородок, Роберт озабоченно и по-доброму глядит на девушку.
— Я серьезно, сестренка, ну сколько ты там успела скопить? И думаешь, она тебя ждет?
— Не твое дело, братик, — очень мило в ответ улыбается Ханна. — Я вообще не понимаю, откуда вдруг взялась эта проблема? Ты дал обет нестяжания и пожертвовал весь кэш ближайшему хоспису?

Хмыкнув, Роберт глядит на «почти сестру», чуть склонив голову, отчего взгляд кажется мягче, лукавей. Обычно эти «фирменные фишки» и тон безотказно действуют на деловых партнеров и партнерш, но только не на эту ненормальную дочь отца и какой-то соблазнившей его албанской беженки. Семейная тайна — якобы случайную девочку удочерили из чувства боли за нелегкие судьбы детей очередной бестолковой локальной войнушки.
— Тебе бы в финансистки идти, а не в массажистки, — щедро подливает Роберт правдивой лести в свою речь, но тоже напрасно — мир бизнеса никогда не прельщал «эту цыганку». Ханна скрещивает руки на груди. Ее поза и молчание гораздо красноречивее тысячи слов.
— Ну нет у меня с собой денег, — почти сдается, наконец, Роберт. — Неужели ты думаешь, я ношу в карманах огромные суммы в расчете встретить тебя…
— У тебя есть смартфон и интернет, этого достаточно, — перебивает Ханна. — Переводи. Дело в шесть секунд.

Приставку «почти» к семейно-бытовому определению брат-сестра выдумал их «промежуточный вариант» Мартин — законный сын отца и последней его супруги Агнешки. До нее недолго в этой должности продержалась мать Роберта, про мать Ханны вообще предпочитали никогда не заикаться, будто ее и не существовало вовсе.

— Вот, посмотри, — после нескольких манипуляций со смартфоном Роберт показывает сестре электронное подтверждение транзакции. — Такая сумма тебя устроит?
— Это долг, — глянув вскользь на электронные цифры, отзывается девушка. — Если ты хочешь еще что-то знать, то еще половину этого.
— Офигела?! — не в силах сдержать даже отлично оттренированные эмоции, вскипает Роберт.
— Проценты, — Ханна не двигается, хотя то, что она видит над «почти братом» в энергетическом спектре, выглядит довольно угрожающе. Это походит на растущую черную тень, сотрясаемую время от времени гранатово-красными всполохами.

— Что в инфе? Оно хоть стоит того? — кривит губы молодой человек. Шутки для него явно кончились.
— Если тебе нужен компромат, а я не думаю, что ты просто воспылал к ревизорке внезапной страстью, — с самого начала не намеренная была шутить, Ханна пренебрежительно поводит плечами. В кармане ее кимоно дзынькает электронный сигнал.
— Ух ты! — не прочь повеселиться теперь, улыбается девушка, откликнувшись на призыв смартфона взглядом. — Любимый братик выслал мне денег!
— Любимый братик шею тебе свернет когда-нибудь, — делая второй перевод, молодой человек подчеркнуто серьезен. — Готово. Смотри, — демонстрирует Роберт второй электронный чек.
Глянув на цветной дисплей, Ханна переводит взгляд на брата. В ее каре-зеленых глазах издевательским золотом поблескивает насмешка.

— Если ты планируешь соблазнить прекрасную Дану, то учти, что ни мужчины, ни мальчики, ни кто-либо вашего пола в сексуальном плане ее нисколько не интересует. Женщины и только женщины, без вариантов, но и от них бедолага шарахается, как черт от ладана. Там такой запретище!
— Всё?! — Роберт вновь готов взреветь от переполняющих возмущением эмоций. — Ты Шерлок Холмс несчастный! Да она практически замужем за этим своим боссом! Она…
Ханна пожимает плечами, проверяет второе поступившее на смартфон сообщение — оповещение о зачисленном переводе.
— Кому и когда это мешало? Тем более в ее положении в вашей ретроградной компании гораздо правильнее иметь… быть традиционно замужем, чем состоять в гендерно свободных отношениях. Хотя… — подумав, Ханна решает добавить: — Здесь, скорее всего, причина в прошлом, в родителях. Покопайся там и найдешь ее слабое место. Мамы с папами любят грузить любимых деточек наследством в виде вины или непосильной ответственности «дожить за них».

— Откуда знаешь? — брат тяжело глядит на сестру. — Она прямо тебе такое расскажет?
— Не поверишь, от её позвоночника, — хмыкает в ответ Ханна. — Я серьезно. Это как годовые кольца у дерева — жизнь лепит каждого из нас индивидуально, но во многом схоже.
— Кончай философию. Что еще? — обрывает тот.
— Она не делит мир на хороших и плохих. Отношение ко всем ровно доброжелательно безразличное. В ее иерархии есть компании и сотрудники, делящиеся на правильных и нарушающих, но и в этом случае ничего личного. Ты, наверняка, уже у нее помечен, как ненадежный элемент, возможно, как и я.
— Это ты мне терминатора описываешь, — вновь перебивает Роберт. — Слабые стороны есть? Хоть что-то?

Вспомнив энергетический рисунок Даны, Ханна пару секунд сомневается — «стоит ли говорить?» и «не стоит ли за это потребовать отдельной суммы?». Внешне это охарактеризовалось паузой в словах и напряженно-задумчивым взглядом, но видимые Ханне всполохи в черной тени Робертовой скрытой агрессии быстро и надежно убеждают девушку в нецелесообразности лишней нагрузки на шаткую психику брата.
— Ее слабые места секс и страх, — решает отдать данные без дополнительных условий. — Глубоко подавленная в себе чувственность, все личное. Идеальный образ снаружи, а внутри… даже не знаю, с чем сравнить. Секс у нее на нуле. Либо она с этим почти мужем своим не спит даже из обязанности, либо воспринимает его… как специфический спорт. На любви и привязанности табу. Дружба?.. тоже сомнительно.

— Но тебе-то она доверяет? — Роберт щурит один глаз, отчего лицо его принимает какое-то дьявольское выражение.
— С чего ты взял? — отметает сомнения Ханна. — Это же не она мне рассказала, а ее тело.

— Нда… — хохотнув, Роберт мрачнеет. В его глазах вспыхивает идея, но она не успевает стать достоянием двоих, ибо в комнату входят новые неожиданные участники — мать и взрослый сын, которые никак не должны были видеть здесь Ханну и ее собеседника!
— Роберт? — Агнешка всегда чем-то напоминала ему клячу. Такая же большая, не злая, бездумно тянущая свою упряжку просто потому, что нужно и «так устроен мир», и выглядящая совершенно одинаково в любом возрасте (что сейчас, что двадцать лет назад). Удивленная кляча выглядит смешно и нелепо.
— Здравствуй, привет, — кивает Роберт мачехе и брату. Нужно как-то срочно объяснить его присутствие здесь. — Вас эээ… искал, но сейчас уже нет времени…
— Нет, постой! — совершенно неожиданно перебивает Ханна, видимо, придумав собственный вариант прикрытия. — У вас на это всегда нет времени, но в этот раз я-таки поймала вас всех вместе и теперь вам придется что-то с этим делать!

«Она всегда всё вывернет себе на пользу!» — вопреки логике мысленно восхищается Роберт.
— Он! — Ханна указывает на Мартина, нескладного, долговязого, молодого. — Постоянно нарушает главное правило — никаких заглядываний в кабинет во время массажа. Он даже не думает постучать, извиниться, спросить. Это немыслимо!
— Я лишь тебя проверяю. Заткнись! — быстро приходит в себя Мартин. — Слишком много подарков и цветов для такого идеального твоего поведения. Может, ты себе к старой статье еще проституцию решила добавить?
— Мартин! — одергивает сына мать. Что, однако, выглядит лишь автоматическим произношением ничего не значащей фразы.

В отличие от старшего «почти брата» Мартин худощав, в отличие от младшей «почти сестры» некрасив. Он походит на мать этой необъяснимой «лошадиностью», но при этом хранит собственное неуверенно-злое выражение глаз.
— А что сразу Мартин? — молодой человек насмешливо кривит губы. — Пару словечек, пару тайных точек, а?
Ханна не смотрит на кривлянье Мартина, она глядит на Агнешку.
— Если кто-то из клиентов подаст жалобу на мою работу, я хочу предупредить вас заранее, я подам в суд на вашего любимца. Домогательства нынче в цене, а у него уже были попытки.
— Ты…?! — теперь очередь Мартина закашляться от возмущения, а Роберта подавить ехидную улыбку. — Ты сама меня тогда провоцировала, проверяла эти свои штучки, как их, мать их, техники!

«Младшенький, маменькин, слабенький…» — читают все трое в глазах Ханны старые детские дразнилки.
«Я старше тебя! Я лучше! Я умнее!» — срываясь в смешной визг, вечно велся нервный мальчик на подзуживания девочки, едва достававшей ростом до его плеча.

— Мартин! — голос Агнешки звучит требовательней. — Прекрати!
— А он действительно заглядывает? — заговорщицки уточняет Роберт. Ханна подтверждает:
— Постоянно, как онанист-извращенец…
— Заткнись! — почти в один голос отзываются Мартин с Агнешкой.
— С удовольствием, — мило улыбается им Ханна. — Я даже не дни, минуты считаю до истечения контракта и никогда больше вас не видеть, не слышать! Ом ма ни падме хум! — произнеся последние шесть слогов с таким выражением, будто это изощренное ругательство или темпераментное магическое заклинание, Ханна покидает комнату, хлопнув дверью.

Оставшись с братом и мачехой в неожиданной тишине, Роберт задает почти риторический вопрос.
— И что это было? — он смотрит на стушевавшегося Мартина, затем оборачивается к Агнешке. — Вы меня удивляете…
— Закрыли вопрос, — отвечает женщина. — Я сама поговорю с сыном. Это безобразие необходимо прекратить.
Роберт хмыкает в сторону брата.
— Вот именно. Неделю-то пусть потерпит…
Резкий звук бьет по ушам — Агнешка с силой хлопает ладонью по столешнице.

— Хорошо, — выпрямляясь, Роберт кивает родным «увидимся».
Когда за ним, так же, как давеча за Ханной, смыкается дверь, Агнешка проходит к столу с кофемашиной, берет с сушилки кружку, подставляет в машину и нажимает кнопку «эспрессо».
— Она права в этом вопросе, — не оглядываясь на сына, женщина, тем не менее, адресует фразу Мартину. — Есть правила общения с клиентами, элементарная этика, элементарная вежливость.
Резко обернувшись, Агнешка одним взглядом стремится погасить весь запал сыновних обид.
— Впредь попрошу держать себя в рамках, — с нажимом звучит её негромкий голос. — Ты с этой своей слежкой и правда походишь на извращенца. Не можешь сдержаться — я дам тебе выходные на всю следующую неделю, пока она не уйдет. Но это должно прекратиться прямо сейчас.
Замычав, словно кто-то рукой ему закрыл рот, Мартин замотал головой и отвернулся.

«А Роберт, оказывается, еще более безумен, чем этот наш общий «половинчатый» брат! Идиот-ты! Оба!» — спеша к метро, Ханна, словно раскаленной и смертельно ядовитой иглой, собой прошивает город.
Незапланированное появление Агнешки прервало разговор с Робертом на полуслове (впрочем, Ханну весьма устраивал тот обрыв, ибо ничего хорошего от вспыхнувшей в глазах брата идеи она не прогнозировала, скорее, дополнительный трындец к уже имеющемуся).
«И думала, этот упырь так просто отстанет? — саркастически вопрошает теперь, обращаясь к себе «со стороны». — Ханна, солнце, когда ты уже перестанешь быть наивной дурочкой?! Роберт вовсе не добрый большой брат, он огромный эгоист и лицемер, извлекающий из всего вокруг свою только выгоду, и без разницы, хочет ли это «что-то вокруг» ему эту выгоду дать!».

Роберт подкарауливал Ханну после работы в двух шагах от студии, выглядел жутко в сочетании фирменно-добродушной улыбки, маньячного блеска в глазах и этой все возрастающей, видимой только Ханне, черно-красной тенью за спиной.
«Задерживаешься?» — от его сладкоголосия захотелось бежать без оглядки, но Ханна вынужденно замедлила шаг, уклонилась от попытки взять ее за руку.
«Я подвезу тебя. Ты ведь домой?» — вторая попытка Роберта завладеть рукой, а то и всей Ханной, также осталась для него безрезультатной.
«У меня занятия в йога-центре, — возразила девушка и не сдержалась, — да чего ты хочешь?!».

На ее прямой вопрос он остановился и смерил взглядом со странным выражением злости, добродушия и сарказма. Таким Роберта Ханна еще не видела никогда в жизни.
«Или, может быть, тогда еще просто не умела настолько объемно видеть?».
«Всего лишь маленькой помощи, — почти брат сложил ладони в молитвенном жесте и домиком поднял брови. — Тебе и делать ничего не нужно будет лишнего, только сидеть в кафе, тянуть… что ты там любишь и болтать, болтать без умолку».
Не понимая, к чему он клонит, да и, честно, абсолютно не желая понимать, Ханна изобразила в ответ удивление. Роберт же улыбнулся еще слаще, маслянней:
«Сегодня на встрече с Даной в «лампочках» тебе нужно будет ее напоить, сделать все для того, чтобы она стала пьяной. Понимаешь? — объяснил он подробно, как для дурочки, и честно жутко добавил: — Отказ не принимается».

***

Сложив пальцы в соответствующую «мудру», девушка задает ритм дыхания небольшой группе женщин. Спокойное и светлое пространство йога-центра свежо кондиционированным воздухом. Минимальное усилие мысли наделяет его первозданной свежестью тибетского нагорья, и вот в сознании восьми женщин (не считая самой Ханны) уже серебрятся далекие горные пики, словно парящие в голубизне небес.
На восьми лепестках лотоса лежат восемь жемчужин сознания, дышат в унисон с самим космическим движением в ритме вечного шестисложия.

Идиллия, достигнутая ударным путем — буквально оглушив женщин своей энергетикой, Ханна насильно заставила их сегодня замолчать. Закрыла дверь на щеколду, дабы избежать любого случайного или специального вмешательства извне. Правила, конечно, против. Но правила существуют лишь для того, чтобы, изучив их, точно знать, как правильно нарушать, а ей нужна тишина и сосредоточенность, ей нужно подумать о том, как выбраться из этой внезапной ловушки родственно-деловых отношений, долгое время служившей надежной защитой от не самых лучших последствий не самых правильных поступков в прошлом. Теперь же эта защита становится настоящей удавкой.
«А еще мне нужно хоть немного успокоить тот ураган тягуче-разрушительной энергии, что возникает в следствие длительного воздержания».

«Я не клялась хранить тебе верность, но глупо и бессмысленно гоню от себя даже мысли о ком-либо! Я ненавижу тебя!».
«Я люблю…» — после утреннего безумия, открыв дневник на мятой странице, Ханна бережно разглаживала ее. При этом отдельные буквы записей в хаотичном порядке становились темнее — их выделяли капли влаги, беззвучно орошающие бездушную бумагу.
«Я не могу желать тебе смерти, это не я».
«Это… что-то во мне без тебя впадает в безумие».

Странная и изматывающая не-война перевалила не так давно за отметку в полтора года. Пятнадцать месяцев непрекращающейся боли от внутренних ожогов, Ханна плавит сама себя, не в силах исправить, отказаться, принять… вся впитанная когда-то мудрость Лам испаряется на подходе, как если бы на солнце нашей системы кто-то вздумал бы плеснуть ковшик воды.

Энергия растет, воспроизводя сама себя цепной, схожей с химическим принципом, реакцией. Не имея выхода, она уплотняется в тесной оболочке ментальности и физического тела, зачастую поражая последнее болезнями.
«Не дождетесь!» — непонятно кому грозится Ханна.

Подавив ментальную болтовню в головах доверившихся ей дам, привычно рассредоточившихся неровным кругом, девушка сделала паузу, ввела дыхание в определенный ритм, осознание, и мир, будто только этого момента ждал, мгновенно разделился в видении Ханны на затейливые узоры потоков. Будто она взяла обычную фотографию и поверх привычных объектов нанесла полупрозрачными слоями краски разноцветные вихри. Мысленно сплетя из белого цвета «Ом», Ханна отпустила. Беззвучным для человеческого уха солнечным шаром тон покатился по мирозданию. По восходящей дуге он обошел комнату для медитаций, прошел сквозь удобно расположившихся кругом женщин, после чего они окончательно затихли в не очень правильных, но старательных позах, и ушел в бесконечное пространство.

«До свободы лишь шаг — лишь шесть дней, и вновь все дороги из этого города мне открыты. Можно ехать и убегать, можно… на цыпочках подойти к прошлому, чтобы последний раз, спустя эти пятнадцать месяцев, коснуться взглядом и теперь уже пропасть навсегда» — тоскливо между строк мечтает о не-свободе последняя дневниковая запись.

Одергивая себя за двусмысленность, легкомысленность и глупость, Ханна, с трудом абстрагируясь от любых-всех мыслей, переживаний, концентрируется заново лишь на кончиках ноздрей — иллюзорном портале-переходе внешнего воздуха в состояние внутреннего и наоборот. Но переполняющая девушку энергия гнева, подхваченная давно не реализованной сексуальной, не сдается так просто, бушует штормовым океаном, требует равнозначного ответного потока, жаждет его…

Выдыхая протяжно и медленно, Ханна открывает глаза иным зрением. Видеть «разноцветными» людей она научилась еще в детстве, когда с отцом (врачом Красного Креста) и нянькой жила в Непале. Если быть точнее, то видела она так всегда, просто очень вовремя появился человек — бритая наголо женщина в пыльной оранжевой одежде, которая, не пользуясь словами, мысленно объяснила диковатой трехлетней девочке разницу «зрений». Родными языками для маленькой Ханны изначально стали тибетский с английским, первыми настоящими друзьями странные люди, держащие в своих ладонях распускающиеся вселенные. Когда впервые она показала свое умение создавать «распускающийся в ладони лотос» отцу, тот в ужасе отшатнулся и крепко-накрепко запретил когда-либо еще повторять «свои фокусы». Это привело лишь к тому, что девочка научилась определять по цветам людей, кому можно верить, доверять или лучше-проще соврать. Ханне было восемь лет, когда отец увез её из Непала в Варшаву, в шестнадцать Ханна бежала обратно, её поймали, вернули, она должна была продолжить образование… Череда тех побегов с возвращениями длилась несколько лет и казалась вечной, пока вопреки всему не была нарушена одним лишь взглядом точно таких же, как у Ханны, глаз, или точнее — схожим видением сути вещей.
«Николь» — представилось до боли родным выговором прошлое.
«Моя невеста» — добавил яда из того же прошлого Роберт.

Укрывшись медитацией, Ханна пропускает эти голосовые картины мимо порога чувствительности и восприятия.
Невидимая обычному человеческому зрению, фигура Ханны поднимается над ее же физическим телом. Пятнадцать месяцев медитаций и самопознания (если не самокопания) не прошли даром. Не тульпа, не шизоидно-воображаемая подруга — часть самой сущности Ханны проявляется в энергетическом пространстве ее полуосязаемой проекцией. Поочередно обходя женщин-участниц группы, впавших в странный транс, невидимая Ханна касается их искрами энергии, активируя точки в основании шеи, поправляет осанку, правильность «мудр». Не открывая глаз, женщины зачарованно слушаются мнимых прикосновений невидимых рук. Сидящая на своем коврике видимая Ханна ощущает контакт невидимой своей двойницы с каждой из участниц, прохладу пола под невидимыми босыми ногами, свежесть воздуха за двоих. Говорить только она не могла раньше — фантомная Ханна удивительно обрела неслышный голос в ответ на какой-то из первых вопросов Даны. Несущий информацию импульс родился в солнечном сплетении и, блеснув звездой, зазвучал диалогом двоих.

С этой Даной с самого начала все совсем не просто и уж точно не случайно. Ханна почти сразу догадалась, что хитрый Роберт специально подстроил их встречу — ему нужна была эта женщина. Не видимый публичный образ, а то, что обычно люди под ним скрывают. Даже те из людей, кто считают, что уж они-то точно исключительно монолитны и масок не носят.
Но идеальная Дана вообще случай особый. Она не надевает маску, она сама практически ею стала.
«Неудивительно, что ее живо интересует вопрос так называемых «невидимых друзей», ведь по сути маске уже тесно находиться в одной плоскости с первопричиной. «Я», созданное по самым идеальным лекалам, намерено окончательно изгнать из своего светлого образа все несовершенное. Оно просто пока не догадывается или основательно забыло, что без основы, без ядра оно лишь иллюзия».

Закрыв глаза, Ханна видит цветовую картину мира. Помещение для медитаций подобно плотной, глубоко-голубой бесконечности неба; в нем парят восемь бутонов, готовых раскрыться с минуты на минуту; бутоны связаны между собой лучами разной длины, цвета и интенсивности, как система зеркал в храмах древних — где всего один слабый луч способен осветить огромное пространство пещерно-храмового комплекса, если только правильно рассчитать рисунок (читай гениальную инженерную схему).
Своего фантома Ханна видит слабым мерцанием, почти сливающимся цветом с пространством, и одновременно чувствует бесшумно перемещающимся от бутона к бутону, «настраивающим зеркала».
С каждым новым действием фантома пространство едва уловимо приобретает еще одно «предчувствие». Как композитор, творящий новое произведение, «слышит» его, еще ни разу не звучавшее, так и Ханна плетет касаниями фантома видимую пока лишь ей одной мандалу.

Одно из главных условий в текущем творении — доверие Ханне всех восьми участниц группы. Полное, осознанное в силу наивысшего для каждой из участниц уровня владения информацией.
Странная это вещь — человеческое доверие. Не свойственное больше ничему во Вселенной свойство, присущее лишь людям. Не торговля — ты мне я тебе, не фанатичная вера с растворением своего «я» в идоле. Доверие — разделение ответственности за выбор другого и безусловное признание правильности этого выбора.

Исправив руками фантома последнюю мудру, Ханна возвращает его в себя для полной целостности и отдает всю избыточную энергию, терзающую ее нереализованной потребностью чувственности творению. С тихим звоном мандала из женщин-бутонов оживает, давая им импульс раскрыться, лучики связи крепнут, накаляются мягким свечением изнутри, они, словно воду, по трубочкам передают друг другу усиление импульса. Из центра к краям по спирали раскручивается звук, цвет и свет — волны фантастически красивого орнамента распускаются в иллюзорном танце, складываются в знак равновесия и, вспыхнув лишь на доли секунды, отозвавшись едва ощущаемой вибрацией, растворяются в поле великого спокойствия и гармонии, не противореча ему, а дополняя.

Восемь созданий-сознаний, получив импульс, будут еще долго светиться изнутри. Они уйдут в свой мир обновленными. Энергия, полученная от Ханны в совместной медитации, будет иметь творческо-созидательное направление. Часть этих дам при наличии партнеров займутся сегодня давно позабытым сексом, и он будет для них восхитителен, другая часть отдастся любимому хобби, в котором достигнут небывалых свершений.
«Мне же это энергетическое «кровопускание» поможет не задохнуться в себе, не глушить без разбора всех подряд, дождаться…» — Ханна ловит последние крохи ощущения бесконечности.

— Вы молодцы сегодня, вы прекрасны, — земное время пролетело с космической скоростью. Восемь женщин, чувствуя небывалый прилив сил, с удивлением оглядываются вокруг, они будто только что вернулись из путешествия на Луну. Чувствуя себя лучше и чуть свободнее, Ханна провожает подопечных. Но легкость ее живет недолго, стремительно превращаясь в сажу досады, едва в дверях Ханна замечает ожидающего ее Роберта.
— Да чтоб тебя! — едва не плача, закусывает губу девушка. — Здесь не медитация нужна, а грубая физическая сила!

***

— Перестань меня преследовать! — проскальзывая мимо «почти брата», роняет Роберту Ханна. С момента их последнего разговора тень над ним заметно выросла, уплотнилась — бесить человека с таким шлейфом, даже если внешне он выглядит добродушнее котенка, опасно для жизни.
Запрещая себе оглядываться, Ханна открывает свой шкафчик, достает из него сумку, накидку — сегодня обещали дождь…
— Ты не забыла про встречу в «Лампочках»? — без всякого перехода мрачно произносит молодой человек. — Может быть, Дана уже там и сейчас уйдет?

— Ты специально в тот вечер подстроил встречу в офисе? — не оборачиваясь, Ханна почти физически ощущает взгляд Роберта. Его внутренняя агрессия становится все ощутимее во внешнем энергетическом пространстве.
— Ты не имеешь моего дара, но отлично чувствуешь людей. Дана схожа по ощущениям с Николь! — резко обернувшись, Ханна возвращает Роберту его удар-взгляд с процентами. Его тень, конечно, серьезна, но и ее взрывная энергия сегодня грозит сорвать к чертям все аварийные краны.
Однажды Ханна разрушила мир Роберта, встав между ним и его невестой (или планами на будущее, что еще более страшно). Однажды Роберт первым протянул Ханне руку помощи, когда ее мир разбился вдребезги о закрывшуюся дверь Николь. Теперь эта помощь приобретает совсем иной вкус.

— И столько лет ты ждал отомстить?! — угрожающая тень Роберта теперь кажется Ханне почти смешной. — Никак не могу взять в толк. Ты идиот или я сегодня что-то не то съела? Галлюциногенное что-то, поэтому никак не улавливаю смысла в твоих этих дерганьях, только дурь.
— Мне насрать, что ты видишь или улавливаешь… — не подойдя — подкравшись, Роберт почти нежно и очень больно берет Ханну за плечи. Шепчет ей в лицо: — Мне насрать на Николь и все твои глупости, на все, что ты считаешь важным, кроме одного — если ты упустишь сегодня эту гребаную Дану, я убью тебя. Веришь мне? Понимаешь?

Может быть, тогда ему в голову пришла одна из идей?

В поединке взглядов не тайные знания и даже не физическая сила — берет верх злость, замешанная у Ханны на личном голоде, а у Роберта на личной выгоде и затаенном диком страхе перед чем-то Ханне неизвестным.
Испугаться, правда, Ханна все равно успела, а еще искрой мелькнула мысль — как хорошо, что даром ее видения Роберт не обладает ни в малейшей из степеней, а значит, верит лишь своему стандартному человеческому восприятию.

— Ты дурак, если думаешь, что смерть меня волнует, — так жарко и честно прошептала девушка, что тень брата вместо багровой мигнула бордово-фиолетовым недоумением. — А такая смерть даже дает определенные преимущества в следующем перерождении…

— Ненормальная! — оттолкнув Ханну, Роберт лживо-примирительно поднимает руки. — Извини. Нервы ни к черту.
Получает в ответ: — Да пошел ты!
Кивая, словно подтверждая или соглашаясь с собственными словами и словами Ханны, он виновато смотрит на девушку. Удивительно, но энергетический рисунок слегка видоизменяется — сожаления Роберта искренни.
— Помоги мне, а? Я прошу тебя, — уронив руки, Роберт глядит на Ханну, как на единственное средство спасения. — Никки ни при чем. Я пропал. Мне просто нужна эта, мать ее, Дана! Компромат на нее…

Голос брата умоляюще проникновенен. Ханна потирает плечи, автоматически кивая словам, одновременно сознавая элементарную истину — ей глубоко плевать на всё, кроме одного — продержаться шесть дней до свободы, не влипнуть, исчезнуть.

— Ты же не насиловать ее собираешься? Я надеюсь… — подозрительно произносит Ханна, запоздало удивляясь, когда этот хороший мальчик, продумывающий каждый новый поступок на десять шагов вперед, успел взрастить в себе ужасного монстра, глядящего сейчас из его глаз взглядом оборотня?
Хмыкнув на вполне закономерный вопрос сестры, Роберт отрицательно качает головой.
— Да нафиг? Мне ж на нее компромат нужен, а не на себя.

Присмотревшись к его тени, Ханна утверждается — правда.
— Что именно ты хочешь, чтобы я сделала? — Ханна смотрит на Роберта, не пытаясь впустую сотрясать вселенную мысленными стенаниями вроде «ну откуда и зачем ты на меня такой свалился именно сейчас?!».

Шесть дней. Осталось шесть дней.

— Я сказала ей, что мы обычно собираемся к восьми, поэтому вряд ли она придет раньше, — Ханна поправляет, встряхивает волосы, автоматически бросает взгляд на свое отражение в зеркале — жаль, что энергетические потоки оно не отражает, она никогда не видела себя в их узорах. Роберт в зеркале тоже обычен без устрашающей тени.

Моргнув, словно новая информация кольнула его в глаз, Роберт хмыкает.
— А раньше ты не могла мне это сказать? Ты…

Собираясь уже ответить колкостью, Ханна решает иначе, переводит взгляд на часы.
— Ты права, — перескакивает-соглашается брат. — Не об этом сейчас.
Облако неопределенности над его головой постепенно рассеивается.
— В общем. Я прошу тебя встретить ее там. Дождаться, встретить, поболтать, о чем… не знаю, чтоб она расслабилась. В идеале, повторюсь, лучше бы вы, особенно она, набрались бы.
— Я не люблю алкоголь в любом виде, — Ханна мысленно вспоминает «рисунок» и «ощущение» Даны. — Про нее ничего не могу сказать. Она очень закрыта, а судя по ее рубашкам, если и пьет, то предпочитает что-нибудь пафосное.

— Не волнуйся, — на этот раз уверенно отмахивается Роберт. Видимо, в последнюю минуту его озарила некая гениальная идея. — Я устрою вам фруктовую вечеринку — море безобидной сангрии, апельсинов, музыки. В общем, ваше дело только расслабляться и ни о чем лишнем не думать. Я буду рядом. Никаких знаков и игр в шпионов от тебя не требуется. Просто расслабьтесь и всё.
Вздохнув, он тоже взглянул на часы. Видимая лишь Ханне тень за спиной брата вопреки непринужденному тону, напротив, становится гуще и глуше.
— И ты от меня отстанешь, — давит Ханна. — Надеюсь, хоть спать с ней ты мне не предлагаешь?
Получив словесное Робертово подтверждение «да, конечно», удивленный хохоток и совсем уже издевательское «ишь, чего захотела!», она спешит ретироваться, ничуть не веря в чересчур легкое согласие брата и заодно кляня себя на чем свет стоит за классическую оговорку по Фрейду.

В какой-то момент Дане вдруг показалось, словно что-то ушло из ее мировосприятия. Все осталось прежним — отличный вечер, добрейшая компания под неожиданно восхитительную музыку, хотя и звучащую несколько необычно… но что-то исчезло.
Так иногда солнце скрывается за облаками, и ты не сразу и не всегда осознанно чувствуешь слишком большую для одного маленького человечка на земле перемену в пространстве… в природе…

— …Я договорилась… — фраза явно обращена к Дане, привлекает ее внимание, но в первое мгновение красивая, завуалированно заинтересованная Мариза кажется не реальным человеком, а ожившей фотографией мира небожителей, где не бывает смерти, старости и болезней. Лишь спустя пару секунд к Дане приходит понимание происходящего. Её восприятие реальности странно опаздывает, будто не поспевает за не самыми быстрыми событиями.
— Роберт отдает нам свою машину. Можем посмотреть город. Что изменилось в нем или осталось прежним. Завтра улетаю… — не оставляя Дане времени на раздумье, Мариза продолжает заполнять собой вечер. Она мила, интересна, уступчива, она идеальна во всем: от кончиков ногтей на ногах с аккуратным педикюром до кончиков волос в якобы свободной, а на деле тонко продуманно уложенной прическе, но что-то не дает Дане покоя…
Мысленно ища это «нечто», Дана согласно кивает Маризе. Еще надеясь на свой здравый смысл, не задает крутящийся на языке вопрос, он звучит только в Данином сознании — «когда мы успели разработать целый план просмотра города? Безразличного мне, в принципе, города?».

Переключение смысловых, мысленных, настроенческих потоков происходит спонтанно, где-то бессвязно.
— Роберт, а где ваша сестра? — «переключается» такой канал, и Дана неожиданно озвучивает вопрос не из их с Маризой реальности. Просто молодой человек попал в ее поле зрения…
Отвлекаясь от живого диалога с друзьями, Роберт вполне обычно пожимает плечами, бросая на Дану несколько досадливый взгляд, отнекивается:
— Я не знаю, где-то здесь… или ушла… — моргнув, он ждет продолжения, но Дана молчит, и Роберт, машинально извинившись, возвращается к прерванному разговору.

— Всё хорошо? — идеальная Мариза вновь входит в ауру Даны теплым участием, легким переживанием.
…В матовом свете невидимых ночников плавные контуры ее идеального тела раскинутся в темном шелке картой немыслимых удовольствий…
Словно уже пережив их и начисто позабыв, чем закончились эти прошлые отношения, Дана закрывает глаза, пытается вспомнить. Вспоминаются же совершенно неожиданные факты, и пережитые чувства каруселью проносятся заново — момент из детства, когда она впервые ощутила себя «характером», момент первого странного желания лет десять спустя, моменты выбора — как главы из какой-то виртуальной записи…

…Да, ей всегда казалось, что каждый шаг ее записывается в какую-то огромную книгу огромным пером. Каждая запись выглядит примерно так — «Она перешла дорогу. Она выбрала темное платье. Она слушает своих собеседников…».
Стоп! — сама себя останавливает Дана. — Несоответствие — записывается действие выполненное, откуда взялось текущее здесь и сейчас? Должно быть «Она выслушала, а не она слушает»!
— Дана… — слегка растерянно звучит голос Маризы. Девушка улыбается, заглядывает в глаза. — Ты сама с собой споришь?

Дана принимает фужер, полный ароматов испанского лета.
— Это бывает. Я та еще зануда, — смеется в ответ. Вокруг царит веселье, и никто никого особо уже не слышит да и не слушает.
Оглядевшись вокруг, Дана так же неожиданно перестает удивляться странности мира, напротив, все становится на редкость понятно, логично и обоснованно. Все вокруг бесконечная причина и следствие самого себя. Цикл постоянной перезаписи информации.
«Видимо, с тех пор, как я маленькой осознавала пишущийся за мной «гроссбух», вселенная перешла на более современные средства сохранения информации» — потешается вдыхающей до странного слишком свободно внутренний…
«Кто?» — задается новым вопросом Дана.

Перед глазами возникает официальная карточка удостоверения. С фото на Дану смотрит серьезная молодая женщина. Сверлит черными точками карих в жизни зеркал души и словно на глаз примеряет к законным стандартам — размеры в пространстве, вес, возраст, мировоззрение…
Запив видение «себя официальной» большим глотком дешевого вина, словно желая утопить его в сангрии, Дана глубоко вдыхает в себя пряный и пьяный вечер.
«Здесь находиться в таком виде ты не должна» — ледяным голосом матери произносит фото с удостоверения. Оно непотопляемо!

Что-то обручем сжимает виски. То, из чего не вырваться, только спрятаться.
— Извини, — в новом витке истории (как ей кажется) произносит Дана. — Все отменяется.
Отказ удивляет и явно расстраивает идеальные очи прекрасной Маризы.
— Что случилось? — будто слово Даны может еще иметь иной какой-то смысл, переспрашивает та.
— Извини, — повторяет первая и громче добавляет всем остальным, — прекрасный вечер, спасибо!
Громкое прощание и факт того, что она уходит одна, тоже должен где-то быть записан, а вот зачем он нужен, Дана пока не прочла объяснений, только инструкцию, да и ту не на родном языке, а потому понятную лишь отчасти.

Задав телу движение к выходу из кафе, Дана с каким-то весельем представляет дальнейшие действия — сейчас чужая машина с человеком, который одним взглядом оценит Дану в цифрах, доставит ее в указанную точку координат. За услугу перемещения в пространстве Дана подарит человеку бумажку с загаданной им цифрой, возможно, добавит к ней еще одну — просто так, от хорошего настроения или…

— Я подвезу вас! Не уходите! Не оставляйте меня… — догоняет Мариза уже на улице. — Бог с ним, с городом. Куда скажете…
Странно умоляющий взгляд новой знакомой, будто от ответа Даны зависит ее жизнь.
«Пусть не это, но судьба или благополучие» — вспыхивает мысль в ставшей вдруг бесконечной черепной коробке. Дане кажется, что в голове ее от каждой мысли рождается эхо, но она еще не поняла — это страшно или смешно, возможно… странно?

— Дана… — Мариза держит ее руку в своей руке. Мариза смотрит в глаза… в том бостонском клубе много тел, но никогда не видно глаз.
«И это к лучшему! — отвечает мысленно им Дана. — Мне не нужны ваши чувства!».
— Только секс, — тихо подтверждает голос Маризы. Задержав взгляд на ее губах, Дана не уверена в том, что они открывались для произношения этих слов…

— Мне… очень странно, — оглядевшись по сторонам, Дана чувствует себя опустевшей диспетчерской станцией скорой помощи, в которую бесконечно летят со всех сторон сигналы сбоев и бедствий, но машин нет, нет врачей, которые смогли бы помочь. Катастрофа неизбежна.
— Я отвезу вас… — легкая растерянность в голосе Маризы.
— В отель, — резко добавляет ей уверенной твердости Дана.

***

Ребята расшалились не на шутку. Роберт не слышал, чем окончился диалог Даны с Маризой. Он лишь видел, как обе девушки вышли друг за другом из кафе, а спустя несколько минут программа, загруженная в его смартфон, оповестила о начавшем движение автомобиле, принадлежащем ему же — он сам отдал Маризе ключи от машины.
«Чего не сделаешь ради достижения цели?» — Роберт салютует тронувшемуся со стоянки кафе автомобилю бокалом.

— Ты с кем там пьешь? — пьяно гогочет рядом знакомый с юности голос. — С галю… лью… с этим невидимым другом? Кстати, хотел сказать — отличная была идея насчет (он заговорщицки подмигивает), очень весело получилось…
Парень глядит на Роберта странным взглядом. Вернее, взгляд кажется странным из-за сверх всякой меры расширенных зрачков, не реагирующих даже на мелькание яркого света, когда по всем законам должны бы сужаться. Роберт отмахивается, не поднимая головы и не отвлекаясь, зачарованно глядит на движущийся по виртуальной карте маячок.
— Погоди, Лукаш, все мы немного шизики! Хотя… — он рукой наугад находит свой бокал с оставшейся текилой, опрокидывает в рот большой глоток. — За тебя, Лукаш! Сангрия для слабаков!

Никакого вкуса, кроме горечи, на языке не остается. Не зря, наверное, учат закусывать текилу лимоном.
Или наоборот — сначала лимон, затем текилу?

Обидевшийся Лукаш сначала бурчит что-то совсем уже непонятное, затем пропадает в трипе собственных словесных переживаний и исчезает из физического пространства Роберта, от чего последний нисколько не расстраивается, вздыхает с облегчением — как прикрытие этот зануда хорош, но как собеседник просто ужасен.
«Да еще и болтлив сверх всякой меры» — мысль запоздало цепляется за уже истлевший в быстрой памяти намек с подмигиванием. Роберт на несколько секунд отвлекается от смартфона и наблюдает за дурачащимся другом детства. Он всегда велся на все самые безумные предложения «поразвлечься» или подшутить над товарищами — «но никогда не умел хранить секреты».
Кивнув себе — «на этот счет я тоже все продумал, никто и не догадается даже о нашем маленьком секрете», — Роберт вновь погружается в виртуальное отражение реальных девичьих передвижений.

Маячок автомобиля, начав движение от парковки возле кафе, медленно пополз по электронной карте города в сторону отеля Даны.
«Вот это я понимаю — работа на результат!» — Роберт берет еще порцию текилы и, чувствуя теплую лень, разливающуюся в спине, плечах и ногах, удобнее устраивается в не самом удобном кресле.
«Абсолютно дурацкий план!» — критиковал сам себя Роберт, но другого у него не сложилось, и в принципе, кое-что подобное когда-то уже работало. В то время, когда Роберт проходил стажировку в головной компании и был твердо намерен окончательно сменить Варшаву на Нью-Йорк, женившись на дочке шефа. Та гениальная идея пришла ему в голову вместе с неожиданно свалившимся в руки компроматом, которым Роберт планировал распорядиться по максимуму.

Морща свой аристократический лоб и не очень интеллигентно кривя тонкие губы, отец предполагаемой невесты едва не поперхнулся действительно наглыми Робертовыми условиями.
«Но в конце концов сдался… как и позже, когда я заставил его рассчитаться за побег свободолюбивой Николь, пусть и виновна в том побеге в большей степени была Ханна».
— Или обе они…

«И в целом тогда всё сложилось к лучшему, хотя и выглядело на первый взгляд не совсем красиво» — оставшись без невесты, Роберт смирился с потерей Нью-Йорка, но приложил все свои таланты — бизнесмена, переговорщика, аналитика, честного человека и жуткого афериста и добыл себе филиал в Варшаве, добив Старика.

«Вернее, я всего лишь ухватил маленький кусочек, добила его несносная дочура в своей священной войне против семейных устоев. Она-таки возглавила монстра вопреки всем отчим стараниям! — Роберт хмыкнул, мысленно разглядывая картину событий прошлого и настоящего, сверяя ее с собственной картой прогнозов на будущее. — Засланная сейчас Дана тоже часть той военной компании, касающаяся меня вопреки нашему с Николь договору».

Размышляя так, Роберт видит сквозь призму вечера события полуторагодичной давности — их первую и последнюю встречу с несостоявшейся невестой после ее знаменательного побега с его почти сестрой.
Хмыкнув еще раз на забавное сплетение определений-слов, родившееся в тронутом текилой сознании, Роберт буквально построчно перебирает в памяти пункты их с Николь последнего разговора, а точнее, неписанного договора-плана определенных действий. Роберт становится нянькой для Ханны на ближайшие пятнадцать месяцев, а Николь прощает Роберту кое-какие грешки филиала. Она тогда срочно вернулась из «райского побега» в Нью-Йорк отвоевывать компанию у «почти покойника» с его армией юристов, а Ханна, отказываясь что-либо понимать, пустилась буквально во все тяжкие, доставляя массу проблем всем вокруг и в первую очередь Николь, которой и так было очень не сладко.

Разумеется, никто ничего об этом не должен был знать, да и не знает. Агнешку Роберт «подключил» уже самостоятельно. Прикидывая, куда бы «пристроить» почти сестру на пятнадцать месяцев, сообразил, что знания и таланты Ханны лучше всего впишутся в канву косметического центра мачехи и тем самым будет выполнен один из основных пунктов условной свободы Ханны — официальное трудоустройство.

В общем, все вновь сложилось идеально — Ханна при деле и помимо пассивной миссии «козыря в рукаве» выполняла вполне активные задачи «видения насквозь» любых интересующих Роберта партнеров. Николь с головой была занята своей «священной войной» за наследство против наследия семейно-ретроградной политики почившего к тому времени Старика.

«В общем, это был единственный подходящий момент, чтобы рискнуть и выиграть. Мой личный выигрышный билет сам упал в руки, нужно было только не упустить его».
— И в принципе, не было в нашем с Николь договоре пунктов, запрещающих мне подобные действия. Это даже не рейдерство, а так, легкое планирование.
Роберт действовал осторожно, как только мог. Сделать из филиала свою компанию, и так, чтобы потом никто не мог оспорить ни юридически, ни финансово, никак вообще — дело не быстрое, ювелирное и опасное. Оно целый год изводило и доставляло немыслимое удовольствие; теперь близилось к завершению, когда в офисе Роберта неожиданно появились эти четверо во главе с «отмороженной» Даной Петрик, аккредитованные Советом, но по факту лично Николь, и карточный домик, который построил Джек Роберт, закачался.

Проигрывая в голове все возможные варианты, Роберт начал с ближайших. Глядя на Ханну, этот «козырь в рукаве», вспомнилось, как они впервые встретились.

— Мне кажется, я могу тебе верить… — девочка неуверенно и странно глядела на юношу, представленного ей братом. Ей было восемь, ему семнадцать.
— А ты не уверена, что ли? — хмыкнул Роберт, разглядывая странную внешность сопливки, представленной ему сестрой. Она по сути дикарка, воспитанная в большей части аборигенами, которых лечил их общий отец, а сам Роберт — блестящий студент американской бизнес академии.
— Это не я, — девочка помотала головой, отчего в ушах и косичках ее тихо зазвенели подвески-сережки. — Ты сам еще не уверен.
— Ты экстрасенс? — он рассмеялся, поняв, что она не знает такого слова, упростил. — Или гадалка?
Разговаривали они на английском, так как по-польски Ханна еще двух слов связать не могла, а тибетского не знал Роберт. Может быть, поэтому еще разговор казался более знаковым, как первый контакт двух различных цивилизаций.
Маленькая Ханна смерила большого Роберта странным взглядом, смешно сложила губы, а затем и вовсе улыбнулась мордашкой забавного чертенка:
— Я — зрячая. Если будешь хорошо со мной дружить, то я буду подсказывать тебе, кому можно верить. Тебе это нужно.

Разглядывая прозрачную жидкость в своем бокале, Роберт чувствует лишь легкий спиртуозный запах, смешивающийся с общим запахом кафе, летнего вечера, легких закусок, парфюма и тел обоего пола, включая промежуточные варианты.
В тот день они с Ханной приняли первое свое соглашение и тщательно соблюдали его условия. Ханна «видела» всех друзей Роберта насквозь, Роберт помогал «почти сестре» освоиться в новой семье. Именно тогда Мартин наградил их этими определениями — почти сестра, почти брат. Отец уехал в командировку, когда Роберту было девять, Мартину пять, и вернулся домой лишь спустя почти восемь лет, привезя с собой главную причину раздора — дочь его и неизвестной любовницы.

Вернее сказать, эта девочка с черными ресницами и бровями была лишь следствием — не она же неосмотрительно изменяла жене и закрывала потом глаза на растущий с каждым месяцем результат измены. Отец коряво по-своему пытался искупить вину, заставив законную жену удочерить чужую ей девочку. Возможно, он и не думал, что ее потом обвинят в его грехе, но получилось именно так — он со временем оказался чистой пострадавшей стороной и почти героем, вынужденным провести восемь лет вне дома, недодать родным сыновьям своего воспитания и любви — за них ее получила дикарка…

«…Да к черту отца! — досадуя на себя, восклицает Роберт. — Лично я его и до Ханны не особо знал, а вот она молодец, что вовремя, пусть и за деньги, предупредила об этой пикантной извращенной стороне предпочтений холодной редиски проверяющей. Иначе выглядел бы полным идиотом, да еще и дело бы все провалил».

Перескочив с детско-юношеских воспоминаний в вечер сегодняшний, Роберт думает о том, что, по большому счету, ему совершенно плевать на личные предпочтения Даны. Ему по тому же большому счету и самому абсолютно без разницы, кого иметь в качестве пассивного сексуального партнера. По-настоящему его возбуждают лишь деньги и власть — то, что эта зажатая тварь приехала отобрать у него, пусть и не по своей собственной воле, а по решению шефини.
«Дела это не меняет, а теперь за мои деньги тебя еще и профессионально ублажат» — усмехнувшись, Роберт глянул в бокал, поморщился и отставил. Алкоголь определенно не его фетиш, хотя сделать свое пьянящее дело уже успел.
«Для протокола хватит? — прикинув мысленно, что лишним в данном случае не будет, поморщившись, допивает текилу. — Выпил, вести машину не мог, потому отдал ключи непьющей Маризе».

…Ханна права! — кричит возбужденно где-то в толпе невидимый Лукаш.
Выдохнув след крепкого алкогольного напитка, Роберт усмехается — «это ты верно подметил, хоть и дурак редкий. Эта чертовка вечно права — память здесь светится в каждой лампочке!».
Каждый вечер они зажигаются памятью о той, от той искры, что мгновенно пробежала между Николь и Ханной, едва он успел их представить друг другу.
«Что может быть глупее, чем так называемая любовь?!».

— Черт бы побрал эту Дану с ее упрямством и явной упертостью! — неожиданно эмоциональный возглас Роберта тонет в гомоне разошедшихся гостей кафе и живой музыки.
Силуэт настоящего перекрывает искры прошлого. По совету сестры Роберт покопался на сколько мог в истории Даны. Ему и искать особо ничего не пришлось — все нарочито открыто, словно статьи электронной энциклопедии — прозрачные, предельно честные, только бери и читай.
Богдана Петрик — дочь эмигрантов из западной Украины. Отец шофер, мать неожиданно бухгалтер, здесь, понятно, работала кем придется — заводы, уборка, пока не нашла себе полулегальное место в странноватой польско-украинской компании. Развелись. Отец женился на польке, двое совместных детей — он был младше первой жены на несколько лет. У матери Даны тот Петрик был третьим мужем, Дана единственным ребенком. Больше женщина с замужествами не экспериментировала, а посвятила себя воспитанию дочери.

У Роберта были и одноклассники из подобных эмигрантских семей, и знакомые студенты. Первые встречались всякие — от диких хулиганов до зубрильщиков-ботанов. Одно объединяло эти противоположности — дикая энергия, стремление жить, «зацепиться», где дальше вступал только выбор доступного способа. Хулиганы цеплялись силой, смекалкой, ботаны — неимоверным упорством.
Дана что-то среднее между теми и другими, она пример «новой женщины» — самостоятельной, самодостаточной, строящей собственную карьеру, а не ищущей выгодное замужество.

«Даже польки далеко не все такие, — хмыкает Роберт. — А здесь наверняка еще стараниями обиженной на мужа матери идеальная и первая во всем: в учебе, в стажировке, в работе. Заряженная «эмигрантским вопросом» мотивация действует бесперебойным и мощным источником топлива для двигателя внутреннего достижения. У Даны такая зарядка вдвойне — нужно еще за мать «дожить, доказать».

«Поэтому и договориться без веских аргументов в случае с Даной невозможно. У нее ставка изначально выше моей, — вовремя осознал Роберт и принял соответствующие меры.
Пусть проститутка и не самый надежный вариант, но других в условиях цейтнота не сложилось. Значит, будем работать и развивать то, что есть. Первый камень брошен».

Теперь только ждать — Роберт глянул на часы, на маячок в виртуальной карте.
«Уравняем наши ставки, а потом поговорим».
«Умница Мариза вроде пришлась Дане по вкусу, — насколько со стороны мог рассудить Роберт. — В остальном она тоже не должна подвести — фото, видео, личные мелочи. На войне как на войне. Не я это придумал, и если тебе станет легче, то знай, что ради тебя я даже глупышкой Ханной пожертвовал» — Роберт не отвечает на стучащий именем в дисплей телефона звонок брата.
«Жаль ее, этот дурак тот еще извращенец, но только так можно было предотвратить явно намечавшуюся в поведении Ханны глупость. Компромат мне на Дану нужен, но связь с Ханной скорее скомпрометирует меня, а не ее, да еще проблем с Николь добавит, а так… дело семейное».

Неожиданно для себя Роберт втянул голову в плечи и воровато оглянулся. Почему-то ему показалось, что Николь где-то рядом и наблюдает.
— К черту тебя! — буркнул он, мазнув взглядом по вечерней развязной толчее: лица, краски, тела — всё смешалось в неразборчивую пеструю картинку, отогнал от себя мысль о непростительной, непоправимой ошибке.
— Впрочем, теперь даже ты не в силах помешать, дело сделано, — вслух усмехается Роберт, насильно напуская на себя ребячью браваду, смотрит, как машина-маячок бесшумно ползет по электронной карте судьбы.

Судя по обрывкам энергии (для видения Ханны они подобны клочкам разноцветной ваты, висящей в воздухе), Дана очень активно пыталась создать себе тульпу. Измененное психотропным препаратом состояние, возможно, и вправду имеет доступ к каким-то возможностям, недоступным обычным смертным, а лишь посвященным мистикам. Разница в том, что первые подобны глупым детям, по ошибке попавшим в центр управления полетами, а вторые опытным профессионалам своего дела.

Стоя в незнакомой душевой, Ханна сквозь струи воды смотрит на Дану. Частично обнаженной она уже наблюдала ее в своем массажном кабинете, здесь же картина дополнилась до ста процентов и ничуть не обманула в странно-тайных ожиданиях. Окидывая Дану медленным взглядом, начав движение от босых стоп вверх по стройным ногам, узким бедрам, высокой талии, задерживаясь акцентами внимания на груди, животе и плечах, Ханна не сомневается в подмешанной к вечеру химии, не представляет только, кто это сделал.
«Хотя, если вспомнить Роберта и его цель на компромат…» — встретив, наконец, взгляд Даны, Ханна забывает и о Роберте, и о химии, и о том, что она, кажется, всего лишь фантом…

Внимательно глядя на Ханну, словно еще сомневаясь в ее физическом присутствии, Дана поднимает руку, осторожно касается — мир остается на прежнем месте и никаких искр не сыплется из глаз, не прошивают кожу. Только ощущение тепла, влаги, жизни. Пальцами проведя по скуле Ханны до подбородка, Дана словно укрепляется в собственных и взаимных ощущениях, тактильной информации о гладкости и температуре влажной кожи.
Руководствуясь с трудом упорядоченными в голове обрывками информации о тульпах, фантомах, шизофрении и скопом — суккубах, Дана действительно усиленно пыталась материализовать собственную мысль. После фруктовой вечеринки не только не покидало — усилилось ощущение всесильности, всевозможности.

И вот подтверждением ускользающей от разума теории в ее душе стоит милашка — солнышко, хлопает своими черными ресницами и глядит так, как и должна глядеть по задумке — с нескрываемым желанием узнать Дану на плотность и вкус.
Облизав губы, последняя опускает взгляд ниже. Признаться, Дану всегда привлекал совершенно иной типаж дев — строгих, недоступных, но Солнышко с самого начала возбудила интерес неосознанный. Если «идеал» строгости хотелось покорять, то здесь Дану саму покорило ощущение ветра и полета, буквально излучаемого Ханной, транслируемое на все и всех.

И если признаваться до конца, то да — представляла себе (в самой глубине души) пару раз иное развитие событий в тот вечер в офисе.
«Разумеется, там везде камеры и прочие средства безопасности, а по сути — слежения за сотрудниками, но помечтать-то можно!». И в этих тайных обрывках фантомных видений Дана со вкусом благодарила милую спасительницу от головной боли.

«Что с платьем-то делать?» — стекает по мокрой ткани вода, с водой струятся на удивление осязаемые сегодня мысли. В душе Ханна материализовалась, как была на вечеринке: в легком платьице а-ля «пожар в джунглях». Намокшие от душа волосы теперь кажутся темнее, а кожа едва ли не персиковой — наверняка такая же мягкая в прикосновении и со сластинкой в аромате.
Слегка закусив губу, Дана легко, словно подарочную упаковку, разрывает надвое тонкую ткань, остатки платья с плеч Ханны смывает душ. В том, что Дана считает Ханну произведением собственной психики (или что там отвечает за создание невидимых друзей), сомнений нет. Так почему бы не сотворить с фантомом то, чего очень хотелось в реальной жизни?

Когда, не проронив ни слова, ни звука, Дана одним сильным движением разорвала ее платье, Ханна только слегка приоткрыла губы, но вздох так и не родился. Прижав Ханну к кафельной теплой стене, Дана накрыла ее губы своими губами.

Что она там себе рисовала о соответствии вкусам? Прекрасная Мариза по всем статьям первоклассная сучка, но дело в том, что в этом несуществующем фантоме Ханны гораздо больше жизни, чем в живой и настоящей Маризе.

Дана позволила подвезти себя до отеля и, несмотря на все протесты Маризы, простилась с ней у дверей гостиницы. Последняя что-то кричала вслед, едва не плача.
«Что за глупость?» — мысленно ответила ей Дана, кивая в знак приветствия ночным дежурным, шагая к лифту.

Губы Ханны растерянно разомкнулись, не успевая хоть как-то воспрепятствовать Дане узнать их на вкус. По телу пробежала волна ответного желания, недвусмысленно говоря обеим — так хорошо, так мне нравится. Впрочем, одновременно с возбуждением на гребне той волны заиграли искорки Ханниного возмущения:
«От фантома она и не ожидает препятствий, но я-то живая!» — больно прикусывает Дану. Оторвавшись от девушки, но еще держа ее прижатой к стене, Дана с удивлением облизывает нижнюю губу.
— Вот как?.. — ее голос низок. В ее глазах тягучая смесь, похожая на лаву, медленно поднимающуюся из темной, пугающей своей неизведанностью, глубины.

Завороженно Ханна молчит в ответ, не успевает ни вспомнить нужных слов, ни тем более их озвучить. Ее усмешку (в отсутствии сигнала из центра мимика подгружает что-то свое) перехватывает новый, еще более глубокий поцелуй. Дана, словно исследователь, ищет тайны. Сомневаясь, правда, могут ли они быть у фантома? Собирая с губ Ханны предсказуемо сладкие мгновения, Дана оттеняет их догадкой: — «Наверняка тот укус я сама втайне желала».

В тишине покинутого Мартином затерянного в ночном лесопарке автомобиля Ханна лежит в своем кресле. В полуоткрытых глазах ее отражается ночь — ни огонька, ни всполоха, и только до странного прерывистое и горячее дыхание, словно эхо чего-то далекого срывается с губ.

Теплый кафель за спиной, тело влажное в руках — прильнув кожей к коже Даны, Ханна не испытывает ни малейшего сомнения в физической реальности происходящего, хоть это и невозможно. Дана не уступает. Её ладони не сомневаются и не знают сомнений.
— Теперь моя очередь, — хрипло шутит она, рисуя руками карту тела Ханны, намекая на все массажные сеансы, когда лишь Ханна могла касаться Даны. Нежная шея, изящные ключицы — столько времени дразнили аппетит недоступностью, не обманули, отозвались на касание той невидимой волной, что невозможно увидеть, только почувствовать, как просьбу — еще.

Запрокинув голову и закрыв глаза, Ханна чувствует теплую водяную пыль от бьющего мимо душа. Вода имеет одно только сходство с холодным дождем из ночного переулка — скатываясь в ручейки, легко маскирует слезы. В остальном же из знакомых и базовых семи нот каждую секунду создается что-то принципиально новое (или отлично забытое старое), а что до слез, то до них нет никакого дела ни самой Ханне, ни тем более Дане, получившей в свое распоряжение желанное красивое тело.

То, что Ханна отлично сложена, Дана поняла давно, практически с первого взгляда — свободная одежда девушки не скрывала этих тайн, скорее, подчеркивала. Движения и походка тоже не молчали. Интригой было узнать, как это совершенство заиграет в ее, Даниных руках, касаясь дыханием кожи и бедрами бедер…
…От последнего Ханна слегка отстранилась, а почувствовав «бежать некуда», открыла глаза.

Ресницы Даны дрогнули в ответ. Лица слишком близко, чтобы ненароком не упустить ни мгновения.
В глазах Ханны блеснуло золото. В другой момент это, возможно, остановило бы Дану — человеческий глаз не способен включать такую «подсветку», но прелесть происходящего совсем в иной постановке вопроса… крепко схватив за запястья пытавшуюся оттолкнуть от себя Ханну, Дана заводит ее руки вверх, одновременно втискивая ногу между трусливых Ханниных коленок.
Зашипев что-то на инопланетном языке, девушка выгибается в хватке Даны. Золото в ее глазах, кажется, сейчас начнет сыпать искрами.
— Сколько угодно… — странно улыбается Дана этим глазам, скорее выдыхая слова, чем произнося.

Бессовестно пользуясь превосходящей физической, Дана легко удерживает обе руки Ханны одной своей. Другой она медленно спускается вниз разведанной, но от этого не менее приятной дорогой — тыльной стороной ладони по краю лица, кончиками пальцев ключица, ладонью грудь, и, слегка сдавив пальцами сосок, ловит губами несдержанный стон.
В этот раз осторожнее (укус-предупреждение не зря прозвучал в самом начале) и наглее.
Возмущение на вынужденное бессилие, замешанное на возбуждении — адская смесь, и Ханна, прижатая к стене Даной, дрожит, рвется к воле (читай мести) все сильнее, все яростней.

Наслаждаясь своей маленькой властью, Дана со странным удовольствием слушает темпераментные иноземные ругательства — слова не знакомы, но как горячо они слетают с губ, с жалящего языка пылающей яростным негодованием и желанием Ханны. Они становятся громче, грознее с каждым новым миллиметром пути скользящей вниз руки Даны. Они грозятся убить, задушить, уничтожить… и, обрываясь в человеческой речи, рассыпаются на вздохи тяжелого, глубокого дыхания, когда Дана с силой достигает вожделенной обеими цели. Это похоже на оторвавшийся от земли на старте самолет — чувство бесконечности, жажда скорости и высоты с ощущением иллюзорности, быстротечности жизни.

Все это глупости, впрочем. Оплавляясь дыханием Ханны, Дана сама к ней прикована крепче той хватки, что все еще сжимает ее запястья, задавая ритм другой рукой, чувствуя их двоих в этом ритме как единое целое: обоюдную гравитацию, рождающую в непреодолимом притяжении и желании сердцебиение самой жизни.

Почти наравне с чем-то невероятно тяжелым внутри себя, готовым взорваться, Дана ослабляет хватку, освобождая руки Ханны. Ловит момент, когда дыхание девушки становится рваным, прерывистым, и одно только движение — стремительное и неотвратимое, как бросок кобры, приносит финал. Освободившейся из плена рукой Ханна резко, мстительно входит в Дану.
«В самое сердце!» — оглушающе хохочет кто-то в нереальном полете из бесконечности в новую бесконечность.

***

Когда, едва отдышавшись от полетов, Ханна сползает по стене и садится в душе, обнимая колени, Дана выключает воду, выходит босиком на коврик, накидывает на плечи большое махровое полотенце. Покидая ванную, она не оглядывается, кажетс, я она уже позабыла о Ханне — фантом сам рассеется вместе с лишним паром, исчезнет в вентиляции.

Теплые капли душа, остывая, становятся холодными бликами дождя. Стерев их, Ханна вглядывается в собственное отражение в стеклянной поверхности приоткрытой двери. Ни один фантом на земле и за ее пределами не имеет свойства отражаться в стекле или зеркале.
С тонкой, острой, словно бритва, улыбкой Ханна смотрит, как тает в отражении ее присутствие в остывающей душевой, пока зрение не обращается в новую явь.

***

Покидая ванную комнату, Дана чувствовала себя невесомой и какой-то… — в голове вертелось определение «безбрежной». Пусть это слово не применяется к человеко-описанию, зато как нельзя точно характеризует Данино ощущение.

… А еще хочется пить… — смерив взглядом полуторалитровую бутылку с водой, стакан, Дана решает в пользу первой, жадно пьет из горлышка до втягивания пластиковых стенок самих в себя и характерного хруста. Эти жажда и хруст смешат — едва не подавившись водой, Дана вовремя отнимает бутылочное горлышко, хотя и успевает пролить на себя некоторое количество капель. С хохотом стирает тыльной стороной ладони с губ. Взгляд привлекают огни раскинувшегося за окном города — матовые фонари, подсветка зданий, рекламы, фары машин.

Прихватив начатую бутылку воды с собой, Дана двинулась вперед. По пути она скинула с себя влажное полотенце и закуталась в легкое одеяло, сорвав его с аккуратно застеленной кровати.
«Ведь это глупо — жить в номере с балконом и не выходить на него, не открывать только потому, что работает кондиционер» — удивляясь, почему она не сделала этого раньше, Дана распахивает стеклянную дверь. Не ветер, но какое-то движение воздуха, присутствующее в природе, всегда касается ее лица, влажных еще волос. Варшава пахнет городской ночью, липами, свежестью, пылью, асфальтом, рекой — запахи сыплются на Дану как из сумасшедшего рога изобилия. За ними следом обрушивается пляска огней, звуков, ощущение сопричастности ко всему видимому и даже тому, что незнакомо и непредставляемо. Словно Дана уже не является вот этой маленькой личинкой вечно серьезного «я» — она теперь город, ночь, вселенная…

Последняя мысль неожиданно останавливает поток. Озадаченно завернувшись в одеяло поудобнее, Дана садится прямо на пол балкона, спиной прислоняется к стене, благо вид из этой позиции не теряется — бортик балкона стеклянный.
Вдыхая полной грудью, Дана чувствует странную двойственность. С одной стороны, она невесома и бестелесна, с другой — неподъемно тяжела, как вся Варшава вместе с рекой, жителями и гостями столицы, а между двумя крайностями вселенским океаном вздымается и падает пульс, взявший свой ритм еще в близости с Ханной.

…Огни Варшавы становятся миллионом глаз странной девушки-солнца, глядят на Дану. На секунду становится страшно…

Странная секунда застывает в вечность, время останавливается. Глядя в миллион Ханниных глаз, Дана может как шарик отмотать это время назад, взглянуть снова на девушку в мокром платье, в небесном кимоно, в оливковой майке и горчичных шароварах.
«Могу вам помочь, если позволите…» — миллион глаз звучат голосом недавнего прошлого, голосом чего-то недоступного Дане и само задается вопросом — почему?

Этих «почему» так же много, как глаз-огней. Они тихо горят медленным золотом только не снаружи, а внутри, там, где разлилась океаном нега удовлетворения.

По небу едва ли можно сказать о точном времени. То меняясь, то надолго застывая в одном положении, цвете, оно наконец незаметно становится сном. Устав от каких бы то ни было полетов в погоне за ответами на один-единственный и одновременно множественный вопрос, Дана растворилась в небе и во сне.

За несколько часов до визита полицейских к Дане.

Просто открыть глаза мало, необходимо сфокусировать взгляд, увязать его с шумо-звуковым сопровождением и протоколом последних записей памяти.
Полицейский участок, почти родной за последние пятнадцать месяцев, инспектор и чужая даже спустя пятнадцать лет мачеха.
Агнешка вошла в кабинет, поздоровалась, что-то спросила… — именно эти звуки привлекли внимание Ханны, побудили открыть глаза в мир людей из океана безмыслия и медитации.
— …вы все еще поручитель… — рябью по синей воде неестественного спокойствия Ханны проносятся слова и голос пана инспектора. — Да, вы можете забрать Ханну сейчас домой. Да, мы не можем ее удерживать, но до выяснения всех обстоятельств их вчерашней вечеринки и ночных происшествий… бла-бла-бла…

— О, Иезус-Мария! Когда же всё закончится?! Как только Роберт меня уговорил на поручительство?! Кто подмешал ЛСД вчера в сангрию?! — лишь в машине негодует Агнешка, позволяя, наконец, эмоциям взять верх над профессиональным спокойствием и безлично (впрочем, как всегда) обращается к Ханне. Все ее восклицания, даже с приставкой из имен святых, вопросы и восклицательные вопросы адресованы исключительно сидящей рядом девушке. И ничего, что выглядит Ханна очень усталой, это нисколько не умаляет ее вины в глазах женщины, обуянной праведным гневом.
— Разумеется, ты не знаешь! Мартин прав, черт возьми, Ханна-ангел — это нонсенс! И почему я только его не послушала?!

— Почему… ты? — облизывая пересохшие губы пересохшим языком, девушка хрипло отвечает совершенно нелогичным вопросом, составленным из только что прозвучавших слов.
Агнешка резко останавливает машину, и только ремень безопасности удерживает Ханну от встречи лицом с панелью авто.
— Потому что у Роберта полиция! Мы едем к нему! — выйдя из машины, женщина очень аккуратно закрывает за собой дверь и походкой великого инквизитора шагает в ближайший маленький магазинчик.

«У него что?» — заторможено колыхнувшись, удивление зависает в киселе сознания. Мысли, словно мухи в сиропе — то ли еще живы, то ли уже почили сладкой смертью. Из-под прикрытых ресниц Ханна лениво наблюдает берущий разбег выходной день. Мимо пробегает желтый трамвай, через дорогу переходит пожилая семейная пара, перебегают двое мальчишек со скейтами в руках, мужчина, держащий за руку девочку лет пяти — она скачет по брусчатке в ей лишь известной системе прыжков…
— Пей, — сев за руль, Агнешка кладет Ханне на колени бутылку воды, пристегивается, заводит мотор. От женщины буквально пышет энергией. Ханна мысленно отмечает — «Я всегда говорила: злость — лучший двигатель».
— Спасибо, — вежливо отвечает она мачехе без каких-либо эмоций со своей стороны.

Напившись, но не избавившись от чувства жажды, девушка глубоко вдыхает отчасти еще утренний воздух большого города. Почему-то вспомнилось, каким странным он казался на вкус, когда с отцом Ханна впервые приехала сюда из Непала.
— Так что с сангрией вашей? — машина трогается, Агнешка продолжает свою войну.
Если бы у маленькой Ханны не было дара видеть «разноцветных людей», то, возможно, их с мачехой отношения и сложились бы как-то иначе. Возможно, девочка обманулась бы на профессиональную маску доброжелательности, педиатром-то Агнешка была хорошим и могла найти подход к любому карапузу.

«А может быть и нет, — вскользь глянув на «растрепанную тучу», вечной невидимой шапкой сидящую на голове Агнешки, Ханна на долю секунды даже посочувствовала женщине. — Сколько лет она с этим живет? Это уже неизлечимо, наверное».
— Мог кто угодно. Хотя бы Мартин ваш, — отвечает девушка, небрежно выбросив сочувствие в открытое окно автомобиля — «Ни Агнешке, ни мне оно ни к чему».

Спящую в машине Мартина Ханну обнаружил патруль. Кто-то зоркий (в четыре утра!) анонимно сообщил о притаившемся в кустах пригородного парка автомобиле с «неподвижной девушкой» в пассажирском кресле.
— Насколько я поняла, его так и не нашли. Вы-то в курсе, что он балуется психоделиками? — слегка повернув голову, Ханна скользит взглядом по каменному профилю приемной матери и сама себе отвечает.
— Думаю, да.
«Роберт всегда за глаза зовет ее клячей» — из пустоты и прошлого приходит мысль.
— Надеюсь, в полиции ты этой глупости не ляпнула? — бесстрастно отзывается женщина. — Оболгать кого угодно, лишь бы отвести от себя подозрение — в этом вся ты.

Иного Ханна не ожидала, поэтому пожала плечами и отвернулась. Гораздо интереснее, если не сказать насущнее, было изучить свое странно-двойственное состояние. Ханна отлично помнила каждую секундочку событий после того, как Мартина вырубил внезапно обретший искру собственного «я» ее собственный фантом-проекция. Мартин же после не дал Ханнам соединиться вновь.
«Куда этот дурак потом убежал?» — тенью пролетает мимо мысль, теряется в последовательном восстановлении картины прошлой ночи. Обретший свое «я» фантом изменил обычный сценарий заезженной мелодрамы реальных некогда событий в переулке, потом сделал то, на что «физическая» Ханна никогда не решилась бы.
«С одной стороны это закономерно. Позабыв о простом и вечном законе о сохранении энергии я долго и глупо гасила ее в себе физической, поэтому она просто перешла в иное мое же тело, едва оно окрепло. Наверное, можно сказать, что я-фантом целиком состою из сексуального влечения. Интересно будет поговорить об этом с моими Учителями и я непременно отправлюсь к ним, как только по местным законам получу право выезда из страны, если только фантомом не рвану раньше в другую сторону».

Приоткрыв глаза, Ханна по приметам городских улиц угадывает, куда Агнешка ее везет — это вновь приземляет мысли и вызывает гримасу неудовольствия. Встречаться с Робертом сейчас хочется меньше всего, но его дом уже показался в конце бульвара, и сам он вчера так же был в «Лампочках».
«Вот у кого были железный повод для подмешивания химии в легкое винишко и миллион с горсткой возможностей. Возможно, даже не своими руками».

Цепляясь за мысли о Роберте и дороге или, точнее прикрываясь ими, Ханна на цыпочках подбирается к истине — она прочувствовала все произошедшее в душевой у Даны так полно, как если бы сама физически там побывала. Кто же или что там было тогда, если физическое тело Ханны в полном сознании все-таки (?) находилось в тот момент в машине.
«И что, интересно, чувствовала, помнит сама Дана? Возможно, она спала и секс случился в ее сне…» — Ханна мысленно вновь исследует границы сознания. В отличие от ощущения вялой усталости физического тела, энергетическое полно сил, если можно так выразиться. Теплая, странная звезда медленно тлеет в солнечном сплетении. Мощь ее огромна.

Вчера ночью, вернувшись из душа в машину…
Забавно звучит, но по сути все получилось именно так — активная часть сознания полностью переместилась в пассивное физическое тело. Двойственность ощущений и картинка перед глазами стали одинарными. Вместо ощущения теплой банной влаги пришло ощущение теплой ночи вокруг, парка, тишины… «при этом нечто двойное в самочувствии все-таки осталось» — отмечает Ханна.
«Оно пребывает во мне до сих пор, и это не только разница в чувстве усталости физического тела на фоне бьющей через край энергии внутренней. И не посторонняя сущность, притаившаяся в глубине подсознания, это нечто тоже я — не часть, цельная, хоть это невероятно и возможно невозможно.

Прикрыв глаза, Ханна отдается ощущению движения. Автомобиль несет ее по артерии города, в автомобиле мягкое кресло, не жарко, присутствует слабый запах, как привкус, в воздухе экзотической пыльцы с тонами синтетической ванили — неизменные духи пани Агнешки.
— Мне показалось, инспектор допрашивал о вчерашней вечеринке с повышенным вниманием, — Агнешкины мысли вслух не обязательно предполагают ответ, но Ханна, пожав плечами, решает отреагировать.
— Наверное, подмешивание запрещенного препарата в дружеский чан с вином карается каким-нибудь пунктом какой-нибудь статьи закона.

Не торопясь открыть глаза, Ханна чувствует снижение скорости авто (а заодно волны нудного раздражения со стороны женщины).
— Твой сарказм как всегда блещет остроумием, — произносит, наконец, Агнешка и, остановив машину совсем, добавляет. — Видимо, серьезна та статья, если полиция даже до Роберта добралась в утро выходного дня и тебя, кстати, отпустили сейчас только с тем условием, что прибудешь сюда на беседу.

У ворот части таунхауса, занимаемой семьей Роберт,а стоит патрульная машина.
Открыв глаза, Ханна удивленно захлопала ресницами, будто проверяя — не исчезнет ли полиция, если хорошенько проморгаться?
— Может быть… — Ханна вновь пожала плечами, — не такое уж это и происшествие…

Ничего не ответив и даже не бросив по обыкновению укоризненно-выразительный взгляд, Агнешка вышла из машины и направилась к дому.
Раздраженно глядя вслед мачехе, Ханна некоторое время прикидывала — а что если выйти и отправиться совсем в иную сторону? Например, к ближайшей остановке трамвая? Понимая при этом, что все мысли о трамвае лишь бесплотные и сладкие мечты, а жизнь гораздо горче, скучнее и банальнее — неспроста же с утра к уважаемому братцу пожаловали стражи закона! Неспроста давно изучивший Ханну инспектор, не имеющий к ней ничего, кроме простого человеческого сочувствия, мучил сегодня непонятными вопросами, дотошно фиксировал ответы.

«Пять дней до свободы» — напоминает Ханна сама себе. Без всякой магии и шизофрении этот коротенький срок становится призрачным, растяжимым, словно прилипшая к подошве кроссовка жвачка.
Взяв взаймы энергии у тела невидимого для уставшего физического, Ханна заставила себя подняться, преодолеть несколько шагов до калитки во двор таунхауса.
«Наверняка все соседи уже в курсе!» — злорадно отметила «недобрая Ханна», прячущаяся золотистым вкраплением лучиков в малахитовой радужке глаз.

«Девушку в машине» обнаружили около четырех утра патрульные. К двенадцати часам дня, когда Роман Корф с напарником и дежурным администратором отеля стучали в номер Даны Петрик, о Маризе было известно практически все — ее жизнь не носила в себе какой-либо тайны, кроме довольно нелепой смерти.

Дочь порядочного польского парня и украинской девушки с пониженной социальной ответственностью. Лет до семи Маша, а по документам Мария-Изабель была разменной монеткой в играх и противостоянии родителей и довольно обширной родни с обеих сторон. Её родители то женились, то разводились, то оставляли дочь родственникам, которые тут же хватались исправлять предыдущее воспитание девочки на свое правильное, то забирали обратно, и карусель стартовала новым кругом.

Маше было семь, когда мать, к тому времени жившая уже некоторое время в Париже и имевшая там относительно стабильный заработок в одном из уважаемых публичных домов, забрала дочь насовсем; устроила в школу и балетную студию.
В семнадцать лет мать выдала Марию замуж за адвоката из Австралии, на поверку позже оказавшимся не обычным сутенером, а супер-успешным представителем этой «профессии». Причем о себе он обычно честно говорил, что представляет интересы самых красивых на этой земле девушек.

В двадцать семь Маша развелась с мужем, собрав досье из собственной наработанной «клиентской базы», рассчитывая «взять дело в свои руки», но это плаванье, к сожалению, оказалось сложнее, чем виделось Маризе на берегу, и удаляясь все дальше и дальше от мстительного бывшего мужа, она оказалась в Варшаве на своей «исторической родине».

Разумеется, ни о чем этом Роберт не знал. Когда в пять утра к нему нагрянула полиция, он с трудом пытался разграничить сон с явью, явно принимая вполне реальных патрульных за слишком натуральные причуды собственной психики, оживившие персонажей неизвестного телесериала про трудовые геройские будни рядовых полицейских.
Роберт глупо улыбался, не препятствовал ни чему и даже широко приглашал располагаться — проходите, пожалуйста. Да, Роберт Яворский — это я, да, имею машину, нет, ее нет дома, отдал подруге покататься. Документы? Сейчас найду. Виски?
От предложенного алкоголя полицейские почему-то отказались, поторопили с документами, что-то передали куда-то по рации…
— Кино да и только! — пьяно-возбужденно веселился Роберт.

— Ребят, да вы проходите, — зазывал в дом. — Понятно, что уже весь район перебудили, так пусть теперь эти благопристойные зануды хотя бы помучаются в догадках.
Уже достаточно светло, но туманно, и беззвучное мигание огней патрульной машины в белесой мгле выглядит особенно странно, если не сказать пугающе.
Неулыбчивые стражи порядка на приглашение войти согласились. Выглядели они при этом до забавного напряженно, обшаривая цепкими взглядами все доступно-обозримое пространство широкого холла-гостиной.

Ничего подозрительного в пространстве не обнаружилось. Милое домашнее гнездышко с обилием дизайнерских глупостей, нравящихся обычно инфантильным мужчинам и женщинам, считающим себя специалистками по интерьеру. Здесь и настоящий камин, выглядящий фальшивым, и разноуровневый пол, призванный, видимо, как-то разделять зоны холла и гостиной, но выполненный из одного материала, он скорее выполняет роль неприятного сюрприза для непосвященных, а заодно развлекает хозяев дома падениями незваных гостей.
Роберт поступил очень великодушно, вовремя предупредив парней о грозящей им опасности.
— Осторожнее, там нечто вроде ступеньки. Жена сказала так нужно, — резко обернувшись, он указал пальцем на зрительно сливающийся в единую плоскость опасный обрыв. На резкое движение Роберта парни ответили непроизвольным своим и все трое тут же сделали вид, что ничего не заметили.

— Я сейчас. Документы, — лаконично вымолвил следующее предупреждение Роберт и, плавно развернувшись, плывущей походкой нырнул в недоступную гостям глубину дома.

Широкие окна дают предостаточное количество хоть и слегка призрачного ранним часом, но все-таки света. Электрическая подсветка при нем парадоксально кажется атавизмом исчезающей ночи, а недопитая бутылка виски с недоеденной и уже начавшей подсыхать пиццей, забытые на семейном трапезном столе, наивно-ностальгическим взглядом в холостяцки-свободное прошлое.
Куски того же итальянского блюда с выгрызенной серединой и залапанный вискарный бокал обнаружились также на кофейном столе у обтекающего его дивана и огромного, во всю стену, телевизора. На экране потрепанный ночными приключениями герой, перетаптываясь с ноги на ногу, стоит на перекрестке постапокалиптического города. Вокруг дымятся небоскребы, горят остовы шикарных некогда авто, иногда мимо пробегают какие-то мутировавшие твари, отчаявшиеся люди и безразличные ко всему роботы-убийцы.

Из глубины дома Роберт вынырнул с прямоугольной коробкой, на поверку оказавшейся выдвижной комодной полкой. Глянув на парней, Роберт осторожно дошел до обеденного стола и опустил полку на свободный край.
— Вот здесь все документы, которые есть в принципе. Удостоверение личности, паспорт, водительские… кажется, остались в машине, но сначала вы мне объясните, что произошло.
— Мария-Изабель кем вам приходится? — без каких-либо объяснений спросил старший из патрульной пары.
— Она ее разбила? — голос Роберта от предположения случившейся неприятности становится ниже, отдавая в хрип. — Вот и верь после этого людям.

Полицейский просмотрел удостоверение, сравнил на взгляд фото с профилем Роберта, дежурно повторил вопрос.
— Так кто она вам?
— Знакомая. Сильно? Побила. Восстановлению подлежит? — не дожидаясь ответа, Роберт уже безнадежно отмахнулся рукой, — хотя, какая разница, на битой я все равно ездить не стану.
Он досадливо посмотрел на оставшийся в бутылке виски, распахнутую коробку с растрепанным полукругом пиццы и поднял глаза на полицейских:
— Кофе?
Его предложение осталось незамеченным. Старший, отвернувшись от Роберта, негромко беседует со своим, видимо, начальством по рации, Младший в бестолковом ожидании топчется на месте и на вопрос хозяина дома неопределенно пожимает плечами.

Надо ли говорить, что к появлению следующей «партии» гостей, Роберт почти утратил и интерес к неожиданному «развлечению» и пыл радушного хозяина. Так и не добившись от первой пары полицейских ответов ни про состояние своей машины, ни даже насчет предпочитаемого кофе, он сам теперь, допивая вторую чашку двойного «американо», трезвел, мрачнел и хотел только одного — завалиться спать. Двое новых в штатском, шагающих к дому от еще одной патрульной машины, ничего, кроме негативного прогноза, не несли. У одного из них была пухлая кожаная папка, как у «красного командира» из какого-то древнего фильма, виденного в детстве в кинотеатре в один из походов туда с отцом. У второго — неприятная рожа.

Вернее, Роберт нехотя признался себе, что такие рожи как раз женщинам нравятся, но сам он, во-первых, не дама, а что во-вторых, так и осталось не названным, ибо мысль перебило приветствие.

— Здравствуйте, — в первую очередь «неприятный» посмотрел на Роберта, остановившегося в открытых дверях дома с недопитой чашкой черного кофе в руке. Двое ранних патрульных топтались тут же на крыльце, двое новых входили в калитку.
— Комиссар Роман Корф, — представился «неприятный», заполняя собой сужающееся Робертово пространство. — Мой напарник Артур Бжезиньский. Нам необходимо задать вам несколько вопросов.
Роберт хмуро кивнул, усмехнулся.
— День добрый. Наконец вижу человека, который уж точно расскажет, что с моей машиной, а не эти… Заходите. Кофе будете?

— Давайте позже, — окинув комнату взглядом, Роман выбрал место дислокации за обеденным столом. Правда, с одной стороны мешала похабно раскинувшаяся картонная упаковка с засыхающими остатками пиццы, а с другой почему-то одинокий выдвижной ящик от комода, начиненный переворошенной стопкой бумаг.
— Момент, — все так же хмуро прохрипел Роберт, сгреб картонку, бутылку с недопитым виски, переместил их на стол кофейный.
— Там документы. Парни просили, — он кивнул на комодный ящик.
— Достаточно удостоверения личности и водительских прав, — Роман выдвинул из-за стола стул. Напарник к тому времени уже сел и, открыв папку, принялся со знанием дела разбирать в ней бумаги.
— Про водительские я уже говорил вашим коллегам, — оставив только пластиковый прямоугольник удостоверения, Роберт переместил комодный ящик на диван. — Они в машине остались. Я не всегда их таскаю в кармане.

Корф кивнул, то ли соглашаясь со словами Роберта, то ли подтверждая — «да, мол, в курсе, просто проверяю». Еще раз окинув доступное пространство дома цепким взглядом, он вернулся к остановившемуся напротив хозяину дома. Босой, в джинсах, мятой за ночь рубашке на выпуск и лицом, догоняющим по изношенности озвученную последнюю вещь, тот выглядел бестолково, безобидно.
— Холостяцкая ночь в череде семейных будней? — жестом Роман предложил сесть за стол, но сам, двинувшись вперед, остался стоять, даже когда Роберт устало опустился на стул. Теперь Роберту приходится смотреть снизу-вверх (сидящего с ним на одном уровне Артура, погруженного в бумаги, кажется, он не замечает).
— Да, — Роберт подавляет зевок, — жена с сыном улетели на неделю к ее сестре, — безнадежно задает набивший оскомину вопрос: — Так что там с моей тачкой? Она жива?

— С машиной всё в порядке. — Корф бросает взгляд через плечо напарника — перед ним лежат бумаги и планшет, время от времени беззвучно принимающий сообщения и только мигающий светящимися маячками.
— Тогда… — откинувшись на спинку кресла, Роберт разводит руками в красноречивом жесте — «чего вам, собственно, всем не спится в такой час?».
— Поверьте, не от праздного любопытства, — Корф садится напротив Роберта. — Я задам вам несколько вопросов, затем отвечу на практически любые ваши. Начнем?
И не дожидаясь согласия, задает первый.
— Автомобиль BMW X5 с таким-то номером действительно принадлежит вам?

Моргнув от неожиданно проснувшейся в полицейском прыти, Роберт подтверждает.
— Да-а. Мой, то есть, мне.
— Где он сейчас находится? — озвучивает Корф следующий вопрос, заставляющий Роберта вновь моргнуть и удивленно поднять брови.
— Я вчера уступил его… так вот в чем дело? Она кого-то сбила на моей машине?!
— Нет. Кому вы его уступили?
Прямой и простой вопрос. Роман тоже смотрит прямо и просто, только отвечать Роберту все сложнее.
— Я не хотел бы… понимаете, я женат.
Словно ища поддержки, он переводит взгляд на Артура, кропотливо и на удивление быстро записывающего его же, Робертовы, слова.

— Я понимаю, — холодно произносит Корф. Ждет ответа.
Роберт некоторое время глядит на полицейского оценивающим прищуром, словно решает в голове математическую задачу и, вычислив результат переменной, подставляет теперь его в практическое задание.
— Окей, — взгляд Роберта становится еще тяжелее. — Она проститутка. Очень при том не дешевая. Я намеревался провести с ней выходные. Ничего противозаконного в этом нет, насколько мне известно.
— Её имя?
— Мариза. Настоящего не знаю. Есть в интернете один закрытый клуб. Время от времени я пользуюсь его услугами.
— Что заставило вас изменить планы?
Роберт глядит на Корфа почти с ненавистью. Где-то гудит зуммер телефона, поставленного на вибросигнал.

— Были причины, — Роберт поднимается, находит свой смартфон на диване. Глянув на дисплей, он кривит губы в немом вопросе — «да правда?».
Корф с Артуром не торопят, а где-то за окнами, за оставшейся открытой дверью едва слышно просыпается город.
— Я должен отвечать на ваши вопросы? — сев обратно, не совсем понятно, кого в большей степени спрашивает Роберт, себя или полицейского с «неприятной рожей».

Корф утвердительно кивает.
— Это в ваших интересах. В вашей машине обнаружен труп молодой женщины.
Роберт в немом удивлении вскидывает брови.
— Личность ее устанавливается, — продолжает полицейский, — а нам всем нужна максимально полная картина, что и как происходило накануне.

Потерев лицо, Роберт пораженно смотрит на Корфа.
— Они уехали вдвоем. Мариза и эта моя ревизорша… — он осекается. — А кого из них убили-то?
— Почему изменились планы? — возвращается к неотвеченному Корф и подгоняет, прочитав в мимике и движениях сидящего напротив мужчины новые возражения. — Ну давайте, Роберт, вы же деловой человек. Давайте не будем зря терять время да еще вешать на себя лишние подозрения.
— Вы…?! — глаза Роберта по мере понимания наливаются возмущенным негодованием. Кажется, еще секунда и он театрально воскликнет — «да как вы могли такое обо мне подумать!».

— Я пока хочу только составить максимально полную картину, как молодая женщина оказалась в вашей машине, — терпеливо (пока) повторяет Роман.
— Зашибись! — зло хмыкает Роберт. — Вы хотите максимально? Пожалуйста! Я весь год корячился на проект, я… в прошлом месяце завершил самый грандиозный в истории всех их филиалов и что получил в награду, как вы думаете?
С горькой усмешкой Роберт смотрит на Корфа и произносит почти нежно, почти по слогам.
— Ре-ви-зор-шу. Упертую в желании откопать хоть что-то. Наверное, чтобы ее шеф наверняка на ней женился! Доказать ему, так сказать, свою профпригодность во всём.
— Её имя, адрес, — вставляет Артур.
— Богдана Петрик. В отеле она остановилась.
— Дальше, — просит Корф.
— Дальше она стала везде шастать, нос свой совать. Договориться с ней невозможно, поговорить только по делу и только в случае ее лишь нужды в разговоре. В общем… решил я хоть как-то расслабиться в выходные, тем более, что остался в меньшинстве, и тут она меня снова!
Сжав кулак, Роберт глухо опускает его на столешницу.

— Точнее, — вновь просит Корф.
— Я не люблю на час, — Роберт глядит в привычной себе манере чуть исподлобья. — Мне нравится, когда с девушками можно пообщаться. Не перепихон, а почти полноценное свидание на пару суток — это здорово отвлекает от проблем, что при моей работе просто необходимо.

— Я написал двоим. Ответ Маризы показался интереснее, хотя фото другой… — Роберт повел плечами. — В общем, я написал Австралийке. Она, кстати, сказала потом, что это псевдоним.

— Мы встретились в ресторане. Немного пообщались. В жизни, кстати, она гораздо интереснее, чем на фото. Рассказала, что когда-то в детстве жила в Варшаве и сейчас прилетела посмотреть на город детства, но кроме вывесок и фасадов ничего не может разглядеть. Такая милая, и мне захотелось сделать ей приятное, я вспомнил о наших вечеринках в «Лампочках», предложил окунуться в «непарадную» жизнь, в теплую и дружескую. Я даже представить не мог, что там эта ду… Дана окажется!

— Когда мы пришли в кафе, там было уже довольно весело. Разумеется, я представил Маризу, как мою далекую не кровную родню. Все смеялись, вели какой-то дурацкий разговор о воображаемых любовниках. Даже меня этот детский сад позабавил, пока я не заметил, как ревизорша тайно заглядывается на Маризу. Вот тут мой отдых и закончился, — Роберт тяжело вздохнул.

— Я сам попросил девушку продолжить вечер с этой… Даной. Мотивационную премию за удачные селфи пообещал. Уже сам факт, если она просто покатается на машине с проституткой… не факт, конечно, но хоть тень. В любом деле можно найти нарушения и раздуть их при желании до чего угодно. Продвигая проект, я нарушил кучу бюрократической дряни, а она всё копалась в ней! Вы так и не сказали, кого из них.

— То есть девушки уехали вдвоем? — уточняет Корф.

— Да. Конспираторши! Сначала Дана выплыла, за ней Мариза. Я проследил… у меня специальная программа в смартфоне, показывает местонахождение авто. Очень удобно. Машина от кафе прямиком поехала в отель, затем, судя по карте, за этим отелем спряталась. Я уже глянул — она там до сих пор. Мы договорились, что Мариза свяжется со мной, как только закончит с Даной. Я ждал всю ночь, — Роберт непроизвольно кивнул в сторону телевизора, все еще показывающего кадр из игры, поставленной на паузу.
— Я уж размечтался… даже вискарь коллекционный открыл. Повод!
— То есть вы всю ночь провели…
— В этой самой гостиной, — Роберт забавно-мечтательно прищурился. — Пиццу себе заказал, отвел душу в стрелялке. И вообще кайфово так вышло с этими рокировками, что я даже начну, пожалуй, верить Ханне…

Не заканчивая фразы, Роберт замечает, что Корф отвлекается на чтение с дисплея планшета, подсунутого Артуром, переводит взгляд на Роберта.
— А в «Лампочках»… — Корф вновь переводит взгляд на Роберта, — вы часто там собираетесь или вчера был особенный повод?
— Есть завсегдатаи, — отвечает Роберт. — Я редко, почти никогда. Надеюсь, хоть там никого больше неживым не нашли?
Смартфон вновь оживает вибрацией входящего от Агнешки, и на этот раз Роберт сдается, обронив Корфу вежливое «извиняюсь», он нажимает «ответить».

— Предлагаю по кофе, — разговаривая по телефону, Роберт исподволь наблюдал за Корфом, просматривавшем в планшете что-то, подсунутое Артуром.
«Наверняка он так исподволь наблюдал за мной» — сейчас Роберт стоит по другую сторону стола. Корф отдает напарнику планшет, поднимает взгляд на хозяина дома.
— У меня неплохая кофемашина, — поясняет зачем-то Роберт. — Итальянцы знают толк.
Корф легко поднимается со своего места.
— А давайте посмотрим, что у вас за аппарат.

— Неприятности? — шагая рядом, Корф намекает на настойчивого абонента, добавившего Роберту своими новостями упрямую складку между бровей.
— Да… — тот неопределенно и нехотя пожимает плечами. В «секторе кухни» царит легкий беспорядок, но хваленая машина итальянского производства сияет чистотой и приветливостью.
— И все-таки, — настаивает Роман.
Роберт снимает с подставки-сушилки чашку.
— Капучино, — подсказывает первый. — Артуру тоже и без сахара.

Ткнув сенсорные кнопки, Роберт тяжело выдыхает, отвечает, не глядя на Корфа.
— Мачеха звонила. У моей сводной сестры, Ханны, похоже, опять какие-то проблемы. Дела семейные, в общем.
— Та самая Ханна, что была вчера на вечеринке, — уточняет полицейский. Вдвоем с Робертом они глядят, как тонкой струйкой в чашку наливается ароматный черный кофе.
— Она, — соглашается молодой человек. — Бестолковая, как все её ровесники, но… — он вновь вздыхает, видимо, не в силах подобрать нужных слов.
Вторым слоем на кофе подаются вспененные сливки. Подождав последнюю каплю, Роберт меняет чашки, протягивая Роману со свежим капучино.
— Благодарю, — тот позволяет себе искреннюю улыбку.

— Давайте еще о вечеринке и о Ханне, — вернувшись с кофе за стол, Роман с Робертом вновь садятся друг против друга.
— Я, кстати, попросил ваших мачеху и сестру заехать после участка сюда. Надеюсь, вы не против? — сообщает первый. Если второму эта новость не по душе, то он умудряется довольно быстро скрыть недовольство. Хмыкнув с гримасой «ваше право», Роберт молчаливо соглашается с происходящим, считая нужным сообщить только:
— Я не знаю, за что она этой ночью вновь попала в участок. Мы с Агнешкой ее поручители, поэтому… ну, вы понимаете.
— Как в двух словах можете охарактеризовать вашу сестру? — согласно кивнув, продолжает Корф. — Кстати, кофе действительно отличен.

Роберт разводит руками в немом — «а, то!» и честно признается.
— Не могу я в двух словах. Ханна такая же, как все ее ровесники — немного не от мира, довольно безответственная, ищет себя и будет еще искать до скончания веков. Одно у нее не отнимешь — знает толк во всяких мудреных массажах и умеет на них уговорить.

Слегка щуря глаза, видимо, начинает сказываться бессонная ночь, Роберт глядит в свою чашку, затем на Корфа.

— Это еще одно из маленьких нарушений. Я разрешал ей входить в офис без пропуска. Она не сотрудница, слава богу. Она среди моих сотрудников находила самых, извиняюсь, задроченных и за несколько сеансов возвращала мне их в строй полными сил и звенящими от внутренней мотивации. Понятно, не за спасибо. Не знаю ее прайса, но догадываюсь, что себя Ханна не обижала. Она, кстати, эту Дану тоже так подцепила. Я просмотрел, моя вина.

— У Ханны были проблемы с наркотиками, — пробует Роман новое направление, но Роберт отметает и его.
— У нее были проблемы с девушкой. Я же говорю — ветер в голове. Там не наркотики, а безответственное хулиганство.
— Я просмотрел данные от ее инспектора.
— Ну да, поймали пару раз с травой. Да кто из нас не баловался этими глупостями? Не для записи, конечно. Я никогда.
— Вчера на вечеринке вы заметили что-то не совсем обычное?
— В этом сборище малознакомых психов необычно то, что их до сих пор терпят в «Лампочках» и привечают. Шучу, конечно, — Роберт хмыкает. — Было весело. Я раз в год заглядываю и всегда случайно, я не знаю, как у них обычно, не с чем сравнивать.
— Сангрия?
— Не люблю. А что случилось-то?

— Вы знаете, что такое «марки»? — Корф смотрит прямо, несмотря на почти приятельское звучание диалога.
— Ну… если не почтовые и не старые немецкие деньги, то, кажется, слышал. — Хмыкает Роберт.
— Это самый удобный способ транспортировать и, собственно… сангрия вашей вечеринки вчера была усилена такой маркой, содержащей в себе диэтиламид лизергиновой кислоты, проще ЛСД. Утверждают, что он имеет фантастический эффект.
Лицо Роберта выражает удивление с восхищением, будто Корф очень удачно интеллектуально пошутил:
— Потрясающе! И вы считаете это Ханна?

Полицейский отрицательно качает головой.
— Пока неизвестно.
— А… Дана и Мариза? Ну… кого больше нет? — продолжает Роберт пытать о своем более насущном. Роман будто соглашается с собственным условием — обещал же ответить на Робертовы вопросы.
— При девушке были документы на имя Марии-Изабель.
— Это из-за ЛСД случилось? Её наркота убила? — едва не перебивая, жадно продолжает Роберт.
— Нет. К ней было применено насилие. Об этом немного позже и прошу, когда приедет ваша сестра с мачехой, а они уже должны быть где-то рядом, не надо им сообщать ничего.
— Я понял, — с готовностью кивает молодой человек. — Сначала их ответы. Понял!

«Дал же бог родственничков!» — проводив полицейскую рать, Роберт намеревался сходить в душ, дабы смыть с себя абсолютно все — физиологические следы прошедших суток, психологические, моральные, ментальные, а если последние два-три пункта невозможны, то просто внушить себе девственную чистоту, дарованную водой (про нее Ханна такие вещи рассказывает!), и завалиться спать. Хотелось зарыться в подушки, закрыть глаза, провалиться в черную дыру и затем возродиться в ином (не совсем, конечно) мире, в параллельном, слегка откорректированном в соответствии с запросами самого Роберта.
Например, в нем его не ожидала бы еще более скучная этим утром, чем обычно, Агнешка. Она уехала в одно время с полицейскими, но потом вернулась без звонков и предупреждений. Как раз, когда Роберт намеревался надежно запереть все двери изнутри и приступить к выполнению плана «тотальный душ», женщина с лицом усталой лошади вошла в калитку. Спрятаться не было ни малейшей возможности — короткая широкая дорожка и стеклянная дверь дают преотличный обзор. Отметив Роберта взглядом, Агнешка опустила глаза, тяжело зашагала к дому.

— Я собирался спать, — он открыл дверь мачехе, отступил на полшага, частично закрывая собой дальнейший путь в дом и отчасти как бы разрешая вход.
— Я ненадолго, но это важно, — глухо ответила Агнешка, не делая попыток двинуться вперед. Она просто стояла, молчала, смотрела под ноги.
— Подождешь? Я хотя бы в душ схожу, — Роберт отступил в холл, оглянулся, не ожидая иного ответа, кроме утвердительного. Не дождавшись вообще никакого ответа, он скрылся в глубине дома. Агнешка осталась в его сознании мутным сгустком будущего не самого приятного разговора.

«Жаль, что ее смыть нельзя — Агнешку вместе с беседой» — выключив душ, Роберт ступил на мягкий половичок, бросил взгляд на свое отражение. Слегка запотевшее зеркало льстиво прикрыло вуалью прозрачного пара все лишнее, оставив взгляду лишь «идеальное тело».
Удивительно, как все трое «сводных» по-разному унаследовали гены. Один мужчина, три женщины.

Роберт фигурой пошел в мать — рослый, широкоплечий, в отличие от высокого, худощавого и необычайно жилистого отца. От неё же сын унаследовал характер спокойно-уверенный и только черты лица отцовские — этакая печать рафинированного интеллигента.
Мартину, напротив, досталась лошадиная физиономия Агнешки, худощавая фигура отца, а неврастенично изможденным сделала сына неусыпная материнская забота.

Отец-хирург, практикует до сих пор, всегда отличался твердостью руки вкупе со слабостью характера (последнее вне операционной). Он вообще живет в какой-то своей параллели, женясь на женщинах, зачем-то страстно желавших носить одну с ним фамилию, ибо большего Яворский предложить им не мог, как не собирался вообще что-либо предлагать. Факт зарегистрированного государством супружества отец не считал сколько-либо причастным к неприкосновенности его личной жизни. Да что говорить, если собственные старики называли его «нетипичным поляком».

Йоханна. Если верить отцу, а этот молчаливый инопланетянин со взглядом мечтателя однажды обмолвился старшему отпрыску, что мать «маленькой дикарки» даже Агнешку свела бы с ума, если бы захотела, так была непостижима. Из чего, конечно, можно сделать множество выводов. Где, во-первых, вряд ли албанская девушка была неравнодушна к собственному полу, в отличие от странной дочурки, а во-вторых, судя по доставшейся Ханне фигуре, голосу и чему-то неуловимо очень женственному, она действительно была необычайно хороша. От отца Ханна получила фамилию, гражданство и тот самый «инопланетный» взгляд с неуловимо-интеллигентной печатью в чертах лица, схожей с Робертовым «папочкиным наследством».
Грубо говоря, Ханна с Робертом больше походят на кровных брата с сестрой, нежели Мартин — он всегда слишком отличался от них обоих.

И всегда доставал девчонку или только пытался достать, ибо Ханна далеко не лань безобидная, никогда ею не была.
«Было что там у них вчера?» — скребется вопрос, крепко закрывший дверь перед носом любых человеческих чувств вроде совести, сожалений или какого-то там стыда. Она действительно испытывала в юности на Мартине какие-то свои «тайные практики», почти зомби из парня сделала, мечтающего только о ней сутками напролет. Позже пыталась переиграть всё обратно, но, как водится, что-то пошло не так и Мартин навсегда остался повернутым на сестренке.
«Впрочем, вполне возможно, что дело и не в ее практиках, но кто позже заставлял ее вторгаться в его, Робертовы, планы?».
Больше он не был намерен исполнять роль придурка. Поэтому при малейших подозрениях в жульнической игре сестры предпочитал подстраховываться. А то, что способ был не самый честный — зато надежный!

Во всяком случае Роберт так думал, отправляя заторможенную Ханну с маньяцки возбужденным Мартином, а Дану с профессионалкой Маризой. Все должно было сложиться идеально — на ревизорку компромат, на сестренку управа, на брата… разве только строгий поводок, для особенно тяжелых проявлений его надоедливого характера. Истерик Мартина в ночи и полиции в пять утра Роберт точно не планировал и не ожидал.

Наверное, Агнешка услышала его шаги (телепатических способностей до сих пор у нее не наблюдалось), обернулась к Роберту в тот момент, как он вошел в гостиную. Позади мачехи в половину стены раскинулось нарисованное «дерево семьи» — милая задумка жены с детскими и взрослыми фотографиями, подписями.
— Если хочешь кофе… — Роберт признался, что его от этого напитка сегодня уже тошнит.
— Нет, благодарю, — покачав головой, Агнешка огляделась в поиске «посадочного места».

— Мартин был у тебя ночью, — она осталась стоять, и она не спрашивала. Произнося слова о сыне, смотрела на пасынка не совсем как обычно. Скучная — да. Всю жизнь с первого момента знакомства Роберт считал эту женщину невыносимо скучной в её невозмутимой правильности, но при этом так же бесконечно непобедимой или, правильнее — непробиваемой.
— Расскажи мне правду, — в образе Агнешки, ее глазах, голосе, позе Роберт чувствует еще не до конца ею самой осознанный надлом.
«Она будто уже записала своего сынулю в убийцы» — Роберт отворачивается, проходит по комнате и присаживается на тумбочку, слегка сдвигая тылом настольную лампу.
— Что именно произошло в кафе и после, как Ханна оказалась в его машине? — стоя почти в центре комнаты, Агнешка задавала вопросы. — Как он оказался здесь и самое главное — где он сейчас?

— На последний — не знаю, — отметает Роберт, — что до остального, то здесь я тоже немногое могу сказать.
«Судя по всему, Ханна не распространяется о том, кто именно посадил ее в машину Мартина, — соображает на ходу молодой человек. — И понятно почему — ей выгоднее продать потом этот факт мне же, и я, черт возьми, куплю его у нее по сходной цене».
— Я не видел Мартина в кафе, не видел, что с ним уехала Ханна и уж точно мне не было дела до его полуночных звонков. Пойми меня правильно, мы с ним братья, но иногда он забывает, что у кого-то, кроме него самого, есть своя личная жизнь, а это неприятно и надоедает со временем.
Замолчав на полуслове, Роберт посмотрел Агнешке в глаза (почему-то она всегда на этом настаивала в «серьезных» разговорах, что ни разу не спасало ее от обмана).
«Хотя… может быть, она просто делала вид, что верит? — в повисшей паузе Роберт не согласен с последней мыслью. — Нет, Агнешка по ослиному упряма и принципиально не согласится с ложью даже во вред себе. Она действительно не отличала никогда правды от спасительного вымысла. Не отличит и сейчас».

— Я не знаю, чего ты там себе надумала, — продолжает монолог Роберт. — Мы все знаем, что Мартин нестабилен, но также мы все в курсе, что он не опасен. Поэтому считаю твое беспокойство таким же излишним, как опека над тридцатилетним мужчиной.

Он никак не ожидал встретить Мартина ночью в собственном гараже, когда вернулся домой на машине жены. Он соврал Корфу, когда сказал, что всю ночь провел дома, никуда не выезжая. Братец в это время должен был вовсю развлекаться с сестренкой, но вместо этого, как всегда бледный и безумный даже больше обычного он метался в пространстве гаража, как бес из преисподней, и кричал — «я задушил ее, а другая осталась! Их двое! Двое!»

— Если у тебя все… — вернувшись в реальность, Роберт так и не придумал, чем еще убедить Агнешку. Просто понял, что не осталось ни сил, ни фантазии на вранье и пришла пора сказать правду.
— Я очень устал, поверь. Мне нужно поспать, пока есть возможность. Думаю, они не отстанут теперь так скоро — машина моя, и ревизорка, и эта еще, прости господи, Мариза по моему вызову оказалась здесь.
Он устало глядит на женщину снизу-вверх.
— Не переживай ни о чем. Но когда Мартин появится, скажи, что я тоже ему уши надеру. Иногда это помогает.
Агнешка достает из кармана свой смартфон, открывает мессенджер и показывает Роберту фото с точным временем глубокой ночи. На снимках сначала дорожка к дому Роберта, затем гостиная с кадрами запущенной игры в огромной теле-плоскости.
— Мартин прислал мне в доказательство того, что он у тебя, а не где-то в опасности. Он всегда так делает, когда не может писать от нервного перенапряжения. Не пытайся мне врать, Роберт, не в этот раз.

Она будет стучать и звонить. Сначала в номер Даны, затем в соседские (благо все разлетелись!), администратору гостиницы, в полицию, своему доктору, отцу и на всякий случай племяннику, работающему то ли в газете, то ли на новостном канале — для материнской любви ведь нет преград.
«А особенно, если мать свято верит, что любовь проявляется именно так, а не иначе. Это не контроль, но забота, не требования, а деятельные пожелания всего самого лучшего для дочери….».
— Мама, — тихо произносит Дана тоном, который любой человек земли перевел бы на свой язык смыслом — «неизбежность, безнадега, фатальность».

«Какого черта тебе, мамулечка, именно сейчас…!» — Дане вдруг страшно захотелось взлететь с балкона. Она даже оглянулась на широкую, залитую солнцем площадку — «разбежаться посильнее и взмыть прямо в небо! Послать к чертям всех, обрести, наконец, себя, свободу и дзен…».
Легким, невидимым ветром лица Даны коснулось то самое ощущение всесильности, всевозможности, что окрыляло ее прошлой ночью, отозвалось в груди желанием жить и дышать глубоко, до боли в легких, но воздух из них безнадежно выбивает стук в дверь:
— Бог-да-ноч-ка!

«Жаль, что за неимением крыльев и отсутствием опытов паркура со скалолазанием, я, вероятнее всего, вместо полета неэстетично размажусь по мостовой и разумеется, буду сама виновата» — мысленно еще крича о желании жизни, Дана, словно к смерти, преодолев себя и два шага до двери, невыносимо легко открывает электронную задвижку и едва не подпрыгивает от новой неожиданности — за спиной матери с невинным лицом стоит Ханна (как же я о ней успела забыть?), глядит Дане в глаза.

— Ну, наконец-то, Богданочка, — мгновенно просканировав взглядом дочь, мать тянется обнять. Остолбеневшая Дана походит на деревянную куклу. Ей кажется — она чувствует, как испаряется ее «Я», а вокруг клубами дыма набиваются слова.
— Да, сюрприз! Да без этих ваших глупостей позвонить, предупредить. Я ведь мама твоя, доченька… — повторяя, мать внимательнее вглядывается в лицо Даны. Она всегда находит в нем что-то странное, чего не было раньше. — Устало выглядишь и, может быть, ты впустишь меня?

Запоздало соображая, Дана делает полшага в сторону, пропускает мать в номер и мстительно закрывает дверь перед самым носом шагнувшей за женщиной Ханны.
— Зачем так хлопать? — тут же укоризненно произносит мать на действительно слишком громкий стук закрывшейся двери.
Ханна с саркастической усмешкой проявляется сквозь «преграду» и, лишь на секунду остановившись перед Даной лицом к лицу, проходит дальше в номер.

«От тебя не избавиться, не укрыться?» — мысленно хмыкает Дана Ханне пониманием новой реальности. Признаться, в первую секунду Дана подумала, что это «настоящая» Ханна волшебным образом оказалась в компании ее матери.
«И так, наверное, было бы удивительнее, но проще. Впрочем, сейчас столько странного происходит, что уже непонятно, что таковым не является».

Закрытая дверь была глупой проверкой вроде детской шалости — физическая Ханна постучала бы, да и мама наверняка вспомнила бы о своей компаньонке.
«Но, похоже, что мама не видит и не догадывается о присутствии третьей… личности в этой комнате» — всё еще затрудняясь в определении, кем или чем в итоге считать Ханну, Дана в большей степени склоняется теперь к самостоятельной особе (особи?).
Ханна же явно (и в чем-то смешно) изображает светскую деву. С какой целью и почему она это делает, Дана даже представить не может. Пункт «Ханна» в ее личном каталоге с первой минуты знакомства и, видимо, навсегда прописался с пометкой — «вечно непознанное».

— Богдана! — голос матери и особенно требовательные нотки в произношении полного имени, а это обычно происходит в самые неприятные моменты разговора, вырывают Дану из задумчивости для дальнейшего испытания реальностью. Оказывается, мама уже минут десять что-то громко и многословно повествует.
— А ты меня будто не слышишь и не слушаешь, — теперь в голосе женщины укоризна с обидой. — Ты должна мне рассказать, что происходит. Я приехала тебя навестить, тебя ведь не дождешься, и что я узнаю? Тут полиция!

Выныривать из болота бестолковой задумчивости Дане не хочется, и сознание движется медленно, неуклюже, забавляясь, разве что, наблюдением кривляний Ханны. Мама цепляется за отсутствующий взгляд дочери, озадаченно оглядывается назад и возвращается вновь.
— Ты очень странно себя ведешь, — отмечает женщина. Нет, Ханну она действительно не видит.
— Я не очень хорошо себя чувствую, — признается в ответ Дана. Она хотела бы сказать, что этот мамин визит при всем ее (его?) благородстве — идея провальная, но ни за что не скажет.

Жалоба на самочувствие, как повод проявить заботу, как веское — «вот видишь! Не зря я!».
— Ты вызывала врача? — мать вновь сканирует дочь очередным подозрительным взглядом, но в окончательном диагнозе сканер сомневается, выдает лишь задумчивое заключение. — Выглядишь ты очень устало. Пойдем, — она берет Дану за руку, — сядем, и ты мне спокойно… — «все расскажешь» тонет для Даны в Ханнином смехе. Женщине хохот не слышен, Дана же едва не вздрагивает и не разражается изысканными ругательствами.

«Молчу, молчу. Извини, — отсмеявшись, солнечная девушка обещает, — я буду, отныне, молчаливой галлюцинацией» — произносит она прочитанную когда-то, где-то фразу. Кажется, в том романе еще присутствовали дьявол и лунный свет.

Дана Ханне нисколько не верит, как и себе, и матери тоже.
— Мам, я все понимаю, но лучше тебе сейчас уйти, — она удерживается на месте, удерживает мать, тянущую за руку к дивану.
Обернувшись, женщина разбивает о дочь удивленный взгляд. В какой-то миг кажется, будто она вообще видит Дану впервые в жизни, настолько неожиданные прозвучали слова.
— Что-о? — ее брови ползут вверх, а лицо начинает напоминать компьютерную игру по подбору масок, изображающих различные эмоции. Микросудорогами маски мгновенно сменяют одна другую, не в силах подобрать подходящую к данной ситуации.
— Я не могу сейчас… — Дана отрицательно качает головой, понимая, что не может даже подобрать нужного слова для описания той пропасти, куда стремительно летит абсолютно всё — она сама, ее жизнь, ее правда.

— Ты… — набирая в легкие воздух, мать словно разбегается по взлетной полосе, и нет ничего нового в ее дальнейших действиях и словах. — Немедленно расскажешь мне, что натворила. И когда только успела?! Богдана! Просить меня уйти! Это…
— Мама! — резко отзывается Дана, но осекается, перебив мамину фразу. Зависнув в тишине, обе в ужасе глядят друг на друга, а чуть поодаль, закинув ногу на ногу, Ханна сидит в кресле и делает вид, будто ее здесь нет.

— Это невыносимо! Немыслимо! — трагически продолжает прерванную фразу женщина. Лицо Даны искажает странное выражение отчаянной то ли улыбки, то ли вовсе спазма.
— Не представляешь, как искренне и горячо я с тобой сейчас согласна! — восклицание Даны из странного начинает казаться почти издевательским. — Именно поэтому…
— Я не уйду! — мать выдергивает руку и, сделав несколько шагов, демонстративно садится на диван напротив невидимой Ханны. — Подумать только!
Дана глядит на странную пару — мать и невидимую последней солнечную девушку. Две полные противоположности, про которые нельзя сказать просто «черное» и «белое» — нечто большее.

Озарение или, наоборот, затмение, приходит к Дане под драматические фразы матери, привычно повествующей невидимым зрителям о неблагодарном и непростительном поступке единственной дочери.
«Забавно, но сегодня ее театр обитаем, — все еще боясь озвучить себе свое «озарение», Дана мысленно грустно шутит. — Если бы мама узнала об этой зрительнице… они вдвоем сейчас иллюстрация меня самой!» — последнее замечание прорывается тем самым откровением, после которого жизнь уже никогда не будет прежней.
«Они не противоположности и даже не две стороны одной медали — они наглядное изображение меня «придуманной» и «непознанной», скрытой в самом дальнем уголке собственного Я, уступившей почти все жизненное пространство маске, о которой и говорила Ханна».

— Значит, уйти придется мне, — заключает Дана. И она готова была после этих слов выйти из номера только в том, что на ней надето, не взяв с собой ни телефона, ни денег, не имея в голове четкой цели направления — просто пойти вперед, бездумно, свободно.
— Конечно, — неожиданно останавливает Дану голос матери, слишком спокойный, окрашенный в странную торжественность с тонами то ли ехидства, то ли злорадства.
— Если ты хочешь, чтобы я узнавала сама обо всем произошедшем непотребстве, а в этом я уже не сомневаюсь, то можешь идти.

Женщина смотрит прямо перед собой, но Дана видит, что все эти слова она произносит Ханне в лицо.
— Восхитительно! — отмечает последняя, поворачиваясь к Дане. — Будто из учебника списано, прямо хрестоматийные образцы манипуляций. — И женщине, — продолжайте же! Прошу вас!
Спокойствие с Даны слетает так же внезапно, как до этого накрывало. Издевательства Ханны, чем бы они ни были продиктованы — недопустимы! — вспыхивает сознание сухим порохом.
— Уходи! — в сердцах кричит Дана Ханне, но вместо последней реагирует возмущением мать. Она ведь не знает и не видит никого, кроме себя и дочери в комнате.

— Это выше всяких границ! Я! Да как ты можешь только… — подскочив, женщина срывается в крик.
— Я не тебе! — чувствуя себя еще большей идиоткой, кричит в ответ Дана, срывается в оправдания. — Кто-то вчера на вечеринке подсыпал… или, не знаю, каким образом, добавил в вино наркотик. Я не в себе, мама! У меня галлюцинации до сих пор. Я пыталась предупредить!
Видят боги, все боги этого мира — как она не хотела говорить!

— Богдана! — еще громче вступает женщина после сногсшибательной новости, бросаясь к дочери, хватая ее за плечи. — Ты себя слышишь?! Какое вино?! Что за…. Ты наркоманка?!
Отпустив дочь и хватаясь за сердце, женщина закатывает глаза.
— Мама, перестань! — теперь очередь Даны держать ее за плечи, но женщина с визгом вырывается.
— Не трогай меня! Ты!.. — она презрительно-огненно смотрит на дочь. — Врала мне вчера, что устала. Сама же… о боже! Так вот почему ты уехала тогда в Америку! Это уже тогда началось!

Новый приступ хохота Ханны терзает Данку.
— Театр абсурда! — презрительно, с какой-то своей странной болью бросает Ханна. — Как же я ненавижу вас всех!
Чуть в стороне, она словно находится сейчас одновременно в двух мирах — настоящем Данином и своем прошлом. Именно оттуда эта странная боль, этот искренний крик. Сквозь него Дана пытается до матери «достучаться», делает шаг вперед.

— Не подходи! — мгновенно реагируя, отшатывается женщина. — Недостойная, лживая дрянь! Ты всю жизнь притворялась! Ты!.. — шквал ядовитых обвинительных слов накрывает и Дану, и невидимую Ханну, и гостиничный номер. В них едкая обида на мир, дочь, мужей, разочаровывавших и бросавших с завидным постоянством, жалость к себе, кипящая смола злости.
Пытаться что-либо сказать бесполезно. Давно не испытывавшая на себе «бурь материнской любви», Дана поняла, что больше не сможет, как раньше, их терпеть. Словно впервые глядя в перекошенное ненавистью родное лицо, она будто снова оказалась на том песчаном берегу, где отец помогал прокашляться от морской воды, а мать вилась вокруг бешеной чайкой и все кричала, кричала… она естественно испугалась за дочь, но проявлять любовь иначе, как через ненависть яростную или холодно-презрительную, не научилась до сих пор.

«И не научится никогда».

— А ты права, — неожиданно негромко и очень спокойно соглашается Дана. Пришедшая истина погасила все чувства, не осталось ни агрессии, ни обид, ни любви. Мать от удивления замолкает на полуслове.
— Я действительно притворялась всю свою жизнь. Для тебя, — Дана смотрит на женщину «отдавшую ей всю себя», еще не решив, какие эмоции несет открытие. Однозначно испуг, он трепыхнул сердце и затих эхом в плечах, а вместе с ним?

Что-то новое мать видит в глазах дочери, и это очень похоже не на отчуждение, на потерю контроля — вот на что это похоже!

— Бог… — окончание имени женщина не в силах произнести, ибо выдохлась. Одинокий «бог» повисает в пространстве, становясь немым свидетелем озарения Даны.
— Даже там, в Бостоне, — растерянно продолжает она, — я не позволяла себе быть собой. Встречаться с кем хотела бы, жить так, как хотела бы. Ведь то, что является мной, непременно низко, недостойно и гадко. Я всегда была для тебя хороша лишь в маске… мама. Я привыкла жить лишь для тебя.
— Замолчи! — женщина будто выплевывает это слово и перековеркивает произнесенные Даной, — она хотела бы! Сначала долг, будь добра, свой исполнить!

Хлопок и звон — фраза матери разбивается отвратительным звуком лопнувшего стекла. Тонкостенный стакан от резкой встречи с твердой поверхностью разлетается осколками, а они то ли бритвами, то ли занозами впиваются в скомканную из неожиданно замолчавших голосов тишину.
Буквально онемев от ужаса, удивления, женщина глядит, как по стене стекают капли воды, оставляя за собой едва заметные следы, осколки поблескивают теперь почти по всей комнате.
— Ты… — единственное, что мать в силах выдавить теперь вместо былого многословия.
— Я? — Дана переводит на женщину удивленный взгляд. В ее вселенной именно Ханна швырнула стакан в стену, в слезах и с какой-то необъяснимой болью крича свое «ненавижу!», но, кажется, у матери иное видение.

— Ты мне не дочь! Ты никчемная копия своего дикого отца! — мать едва не бежит к двери, выкрикивая на ходу. — И не смей мне звонить! Не смей приезжать! Мне от вас с ним ничего не нужно! Скоты вы! Сволочи!

Криков матери было слишком много: всегда, всю жизнь, но за последние несколько лет Дана отвыкла от них и теперь они воспринимаются лишь неровным гулом, не несущим ни информации, ни опасности — ничего. Просто — будто находишься около водопада Ниагарского.

Внимание Даны переключается на влагу в пальцах — капли воды. Они могли остаться только при условии, что это именно она сама схватила со стола стакан и отправила его в бесславный полет. Почему ей показалось, что это сделала Ханна?
Дана глядит на молчаливый и какой-то перепуганный фантом. Возможно, от сомнений или испуга, или чего еще Ханна начинает казаться полупрозрачной.
— Так ты разбила его или я? — Дана пытается вопросом остановить процесс «исчезания», — постой! Это важно!

На окрик Даны в дверях останавливается мать. Несколько секунд она просто стоит, ожидая, наверное, извинений или других слов, но в номере тишина. Озадаченно женщина оборачивается.
— Богдана? — в голосе вопросительная требовательность. Мать ждет, что эта дылда — «и когда только моя Даночка успела так вырасти?» — сейчас обернется, станет прежней, сведет все к просто дурацкой шутке. Но слишком высокая и взрослая для шестилетней девочки фигура не реагирует на женщину — двадцатишестилетняя девушка стоит на прежнем месте, растирая в ладонях капли воды, и напряженно глядит куда-то в свободное перед собой пространство.

— Ханна! — неожиданно и страшно кричит в пустоту взрослая и чужая дочь. — Не вздумай теперь исчезнуть! Ты должна мне рассказать, как это возможно! Это ты моими руками ее убила?! Я найду тебя! Переверну этот город к чертям!

Отшатываясь, мать в ужасе шепчет — «наркоманка» — и опрометью, с резвостью, не свойственной ни ее диагнозам, ни возрасту, ничему, бросается к лифту. Крик Даны преследует, разносится по этажу.
— Ханна! Damn*! Я жду тебя в этих «Лампочках» ваших! Слышишь…

Примечания:
*Damn - проклятье, черт возьми.